Император и ребе, том 1 - Залман Шнеур

из такого далека, чтобы вступиться за Бога и за Тору. Такое же величественное лицо и красивую одежду он никак не мог простить Шнеуру-Залману из Лиозно и Мендлу-витебчанину, которые когда-то, много лет назад, ломились в эту дверь. Посланнику же из Пинска он простил это намного легче. Он посмотрел на гостя немного теплее, протянул свою прозрачную руку и указал на жесткие деревянные кресла:

— Садитесь, евреи! Реб Авигдор, реб Саадья-парнас,[294] реб Хаим.

2

В неудобном, но почетном кресле реб Авигдор почувствовал себя увереннее. От радости, что он так легко преодолел строгость Виленского гаона, парой заискивающих слов стерев все подозрения, он снова забылся и, не дожидаясь, пока его спросят, принялся сыпать словами, как червивым горохом, мешая древнееврейские слова с польскими, русскими и немецкими, подслащая свои речи лестью и деланной богобоязненностью:

— Так вот… Недопустимые деяния совершаются в Белоруссии и в Польше по обе стороны границы, а Виленский раввинский суд молчит. Ежели этого мало, лиозненский преступник из стана Израиля роднится, Пинску назло, с «бабским ребе» Лейви-Ицхоком, которого когда-то выгнали с позором из Пинска. У одного есть дочь, у другого — сын… Вот они и нашли себе подходящую пару. Так что не удивительно, что подозрительные[295] набрались наглости печатать в Славуте[296] книгу «Танья» лиозненского преступника, полную глупостей и ереси, в Жолкве[297] — «Завещание Риваша»,[298] а в Шклове — новый молитвенник[299] лиозненца с сильно измененной субботней «Кдушой». А до сих пор они все это распространяли, переписывая от руки. У них не хватало терпения дождаться, пока эти извращенные сочинения напечатают. И десятки тысяч евреев попадают таким образом в «секту». Она растет год от года. В своих миньянах они извращают молитвы, а во время тихой молитвы «Восемнадцати благословений» стучат кулаком в стену. Да смилуется над нами Господь! Большое несчастье, что все это допускается, учитель наш Элиёгу, светоч нашего Изгнания! Они выставляют нас на посмешище и поругание даже перед народами мира и тем самым оскорбляют имя Господне. Поэтому община Пинска вам жалуется, а община Брест-Литовска вопиет от боли, обращаясь к вам. Не оставляйте нас, учитель наш Элиёгу, одних в этой святой войне. Потом может оказаться слишком поздно, а сейчас еще можно успеть…

Виленский гаон так отвык от человеческих голосов, что от подобного многословия ему стало нехорошо. Он остановил этого неприятного еврея одним величественным и строгим движением своей морщинистой руки:

— Спокойные речи мудрецов слышнее окрика…[300] Многое из того, что вы рассказываете, реб Авигдор, мы уже слыхали, как, например, о печатании их извращенных сочинений и тому подобное. Но… расскажите нам об этом по порядку. Прежде всего об отце всей их нечисти.[301] Или о том сочинении, которое распространяется от его имени… О «Завещании Риваша» я слыхал, но что там написано, не знаю…

— С большим удовольствием! — сразу же согласился Авигдор и понизил свой басовитый голосок. — Божья мудрость покоится на вас, реб Элиёгу, светоч нашего Изгнания! Рассказывать надо только по порядку, иначе никогда не закончишь…

И он сунул руку в глубокий внутренний карман с такой горячностью, что большая палка с шикарным набалдашником выскользнула у него между коленей и с противным стуком упала на кирпичный пол. В изолированной, заваленной святыми книгами комнате этот стук прозвучал нагло и чужеродно. Но он соответствовал всей атмосфере беспокойства и нездорового волнения, которую принес с собой сюда посланник из Пинска.

Из удивительно глубокого внутреннего кармана была извлечена рукопись на зеленовато-голубой бумаге, исписанной мелкими раввинскими буковками, с красиво изогнутыми строками, как любили делать еврейские каллиграфы в старые времена.

— Вот!.. — похлопал по ней своей мясистой рукой реб Авигдор. — Это якобы завещания Риваша их Баал-Шем-Тову…

— Баал-Сам-Тову!..[302] — поправил глава общины реб Саадья и улыбнулся в свою широкую густую бороду, выглядевшую такой же основательной, как и он сам.

— Хи-хи-хи!.. — откликнулся заискивающим смешком пинский гость. — Божья мудрость покоится на вас, реб Саадья-парнас! — сказал он с грубой лестью, забыв, как только что точно таким же образом восхвалял самого Виленского гаона. — Вот я вернусь, с Божьей помощью, в Пинск и всем это расскажу… От вашего имени, реб Саадья!

Он поднес эту нечистую рукопись к красивым глазам гаона. Но старик даже не пожелал к ней прикасаться. Он убрал от нее свои руки и с отвращением отвернул лицо:

— Читайте вы, реб Авигдор! Я полагаюсь на вас.

— Ах, с большим удовольствием! — преувеличенно торжественно согласился Авигдор. И с чрезвычайной проворностью, которой никак нельзя было ожидать от его толстых веснушчатых пальцев, принялся перелистывать рукопись, ворча своим басовитым голоском — Вот вы сейчас услышите! Вот здесь! Возьмем, напшиклад,[303] первый же удачный пример. — Он ткнул обгрызенным широким ногтем указательного пальца и с сердитой интонацией прочитал — Хорошо… Вы же слышите! «Лучше служить Господу, да будет благословенно Имя Его, с радостью, без телесных страданий, которые ведут к печали… печаль — это идолопоклонство».

Он бросил взгляд на морщинистое лицо Виленского гаона, но не заметил на нем признаков какого-то особенного впечатления. Еще поспешнее он принялся читать второй отрывок, предварив его коротеньким пояснением:

— Вот здесь дальше он как раз и объясняет, что имеет в виду: «Часто случается, что дух соблазна приводит человека к ошибке и пугает его, что он совершил преступление, хотя это не более чем чрезмерная строгость — заповедь, которую трудно выполнить, или вообще никакое не преступление. Это дух соблазна хочет, чтобы человек впал в печаль».

На искривленных губах гаона показалась гневная усмешка.

— Вот негодяи! — сказал он, чуть покачав ермолкой. — Иеровоам бен Неват[304] знал об этом намного раньше… Читайте, реб Авигдор, читайте!

«Человек ничего не должен иметь на уме, когда молится, кроме доставления удовольствия Творцу, да будет Он благословен. И, уж конечно, он не должен стремиться таким образом подняться на более высокую ступеньку, стать лучше других… Многие стремились поступать так, как рабби Шимон бен Йохай,[305] и это им не удалось. Причина состоит в том, что они лишь хотели быть выше других евреев, а не служить Творцу, да будет Он благословен…»

Реб Саадья-парнас и гаон смущенно переглянулись. Усмешка исчезла с их губ. Лица помрачнели. Тем временем был перевернут следующий лист:

«Всевышний скрывает в себе перегородки, железные стены, но понимающие люди знают, что все перегородки, железные стены и всякого рода одеяния и покрывала — это лишь часть Его сущности, да будет Он благословен! Потому что нет места, свободного