Падение Софии (русский роман) - Елена Хаецкая

— «…в здравом уме… все мое имущество, за исключением оговоренных выплат, оставляю верной моей Софии Дмитриевне Думенской…»

Софья усмехнулась и плотнее сжала руки, как бы готовясь выдержать натиск бури.

Старшая племянница, шумя платьем, поднялась.

— Я ведь говорила, что мне здесь делать нечего! — произнесла она и, бросив на Софью испепеляющий взгляд, вышла.

Вторая племянница осталась сидеть с кислым видом.

Штабс-капитан Мышецкий, очевидно, более других рассчитывал на наследство от старушки-тетушки. Он сильно покраснел и невольно сжал кулаки. Подступив к Софье, он проговорил:

— Тебе это с рук не сойдет, интриганка.

Софья слегка отвернула от него лицо и ничего не ответила.

— Я с тобой разговариваю! — наступал штабс-капитан. — С тобой, безродная, ничтожная…

— Сядьте, Вольдемар, — морщась, произнесла оставшаяся племянница. — Вы нас позорите. Разве можно всерьез разговаривать с этой… — Она брезгливо посмотрела на Софью и сразу же отвела глаза.

Второй племянник, помоложе, но в более высоком (майорском) чине, сказал холодным тоном:

— Разумеется, это завещание будет оспорено. Тетушка была не в своем уме, когда составляла его. Ее наверняка вынудили.

Третий племянник, в штатском (он был юристом), с завидным хладнокровием спросил у ближайшей к нему приживалки, нет ли где-нибудь водки, и ему подали в граненом стаканчике.

Нотариус положил завещание на стол и прикрыл его ладонью.

— Могу вас заверить, что княжна была в наилучшем расположении духа, когда изъявляла свою последнюю волю, — заявил он. — В качестве свидетеля она призвала местного священника, отца Алексия Введенского. Можете поговорить с ним. Уверен, он с готовностью поделится с вами собственными соображениями касательно душевного состояния покойной ныне княжны.

— Но почему… посторонний человек… наверняка она вынудила… — заговорили два племянника разом, в то время как племянник в майорском чине и оставшаяся племянница кисло улыбались.

— Господа, господа! — остановил их нотариус. — Что значит — «вынудила»? Как вы себе это представляете?

— Как? Да очень просто! — вскинулся штабс-капитан Мышецкий. — Обыкновенным шантажом! Да-с, господа, шантажом! Это самый привычный прием для особ такого разбора. Наверняка она разузнала какую-нибудь тайну княжны, которую та хотела сохранить, и угрожала раскрытием.

— Тайну? — удивился нотариус. — О чем вы толкуете?

— Каждый человек, особенно проживший долгую жизнь, может иметь тайну, — уперся штабс-капитан. — Положим, княжна опасалась разоблачения…

— В возрасте княжны, да еще на смертном одре странно опасаться разоблачения, — указал нотариус. — Земные тяготы давно уже остались для княжны в прошлом.

— Это вам так кажется, — запальчиво, как школьник, возразил штабс-капитан. — А на самом деле в старости те же самые страсти, что и в молодости, только более закостенелые. У нас была лекция по повышению нравственности личного состава, архиерей приезжал, так что не думайте, будто я от себя говорю, от собственного немощного мудрования. Возможно, у княжны имелись внебрачные дети, за участь которых она опасалась!

— Это действительно чересчур, — проговорил майор Мышецкий, поймав отчаянный взгляд нотариуса. — Вольдемар, Катишь права. Вы положительно нас позорите. Помолчите.

Вольдемар пожал плечами.

— Раз вы все на ее стороне… — И он замолчал, отвернувшись и положив ногу на ногу.

Майор Мышецкий обратился непосредственно к Софье:

— Как вы понимаете, мадемуазель Думенская, это завещание будет опротестовано в суде. И если найдутся хоть мельчайшие доказательства, что вы каким-то образом влияли на тетушку…

— Да, — заговорила Софья. Все взгляды обратились на нее. — Именно. Я оказывала влияние на покойную княжну. Вы говорите, что вы — близкие люди и потому должны наследовать. Но если к вам приезжал архиерей, — она впилась глазами в штабс-капитана, который досадливо дернул головой, словно отгоняя назойливую муху, — то он должен был просветить вас насчет «ближнего». Вы, конечно, знаете притчу о человеке, на которого напали разбойники. Добродетельные священники и единоплеменники пострадавшего проехали мимо, а самаритянин оказал ему всяческую помощь… Кто же ближний для этого бедняги?

— Намекаете на то, что вы — самаритянин? — насмешливо улыбнулась племянница княжны.

— Вовсе не намекаю, а прямо говорю… Пока из-под княжны нужно было выносить горшки, годилась и София, а когда настала пора делить ее деньги, явились близкие родственники.

— Она нас не призывала, — сказала племянница. — Это тоже прошу учесть.

— Я не намерена ничего учитывать, — отозвалась Софья. — Княжна выразила свою последнюю волю. Вы не уважали княжну при ее жизни — теперь вы не уважаете ее после ее смерти. Прошу вас покинуть мой дом. Вы здесь нежеланные гости.

— Мы обратимся в суд, — еще раз предупредил майор.

— До свидания, — обрезала его Софья.

Когда племянники княжны бесславно удалились из «Родников», Софья быстро и безжалостно избавилась от приживалок. Впрочем, каждая получила, по завещанию, немного денег и забрала из своей комнаты все вещички — подарки княжны, какие только захотела.

На четвертый день после похорон Софья осталась в доме одна. Все комнаты стояли нараспашку, все окна были открыты. Холодный весенний воздух ворвался в опустевший дом.

Софья спустилась в подвал.

— Харитин, — позвала она.

Не отвечая, он бесшумно приблизился к ней. Она протянула к нему руки, и он, наклонившись, быстро куснул ее за запястье. Софья закрыла глаза. Странное ощущение охватило ее: она как будто и падала, и летела вверх, у нее кружилась голова. Харитин одновременно и забирал у Софьи частицы жизни и отдавал ей силы; он выпивал глоток Софьи и вливал в те же вены глоток Харитина.

— Довольно, — не выдержала Софья, отбирая у него руки. — Довольно, мне сейчас станет дурно.

— Ты вся дурная, — прошептал Харитин.

— Пусти, — она высвободилась. — Идем. Все разъехались.

— В доме пусто? — спросил он.

— Да. Только ты и я. Идем же, мне здесь душно.

Они поднялись наверх и уселись рядом на кровати Софьи, на сквозняке. В соседней комнате ветер хлопнул оконной рамой, сшиб на пол какую-то вазочку. Софья рассмеялась.

— Ты и я. Просто не верится, Харитин!

— Я люблю тебя, — сказал он, потянувшись губами к ее шее под подбородком.

Она чуть отстранилась.

— Не трогай меня.

— Мне… пора.

— Так скоро?

— Я слишком много отдавал княжне. Я голоден, София.