Том 6. Революции и национальные войны. 1848-1870. Часть аторая - Эрнест Лависс

Вне их кружка стоял Отран; частью в театре, где он вызвал рукоплескания своей пьесой Дочь Эсхила, частью томиками своих стихов, в которых он изображал — сплошь и рядом сильно и почти всегда изящно — красоту полей и моря, он добился значительной известности, вполне удовлетворявшей его врожденную скромность.

В высокомерном, хотя не совсем полном уединении Шарль Бодлер — при весьма слабом таланте — выработал в себе вымученную оригинальность, которой некоторые молодые люди его времени, а также и нашего, слишком легко позволили себя одурачить. Благодаря некоторым стихотворениям, написанным в приподнятом тоне или изящно выражающим редкую и эксцентричную мысль, а также благодаря некоторым болезненным переживаниям, не всегда вытекавшим из чистого источника и описанным в томной, возбуждающей форме, жиденький томик Бодлера заслуживает внимания людей любознательных и еще некоторое время будет читаться с интересом. Но пытаться сделать из него одно из славных имен французской литературы — это значит подражать одной из черт его характера, а именно — упорному стремлению к мистификации.

В последние годы империи выступили Сюлли Прюдом, Франсуа Копне и, наконец, Хозе-Мариа де Эредиа, с которыми мы встретимся ниже, в пору их наибольших успехов, иначе говоря при Третьей республике.

Театр. Театр, не создавший ничего замечательного в области трагической драмы, — ибо можно указать здесь лишь пьесы Понсара Влюбленный лев (1866) и Галилей (1867), да пьесы Луи Буйе Г-жа Монтарси (1856) и Заговор в Амбуазе (1866), — блистал «высокой» и даже «низкой» комедией в течение всей Второй империи и в следующие за ней годы. Два соперника, всегда остававшиеся друзьями, Эмиль Ожье и Дюма-сын, в продолжение указанных двадцати или двадцати пяти лет создали комический репертуар, подобного которому не существовало за последние полтораста лет, и заняли место классических писателей комического жанра наряду с Мольером, Реньяром, Лесажем и Бомарше.

Оба они (в особенности Ожье) испытали на себе влияние Бальзака и поворота к реализму, сигнал к, чему во всяком случае был подан Бальзаком. Оба они старались освободиться от присущего им (первому в очень слабой степени) романтического элемента и стремились наблюдать и в живых красках изображать окружавшую их действительность. Оба они успели осуществить свою задачу сообразно своему темпераменту и индивидуальным особенностям своего таланта, порвали с искусной, но поверхностной и условной манерой Скриба (сумев в то же время использовать ее положительные стороны) и вернули французскому театру всю славу минувших великих эпох.

Ожье был во Франции основоположником реалистического театра. Эту славу он разделяет с Дюма-сыном, но если строго придерживаться хронологических дат, то пальма первенства принадлежит в данном случае Ожье, так как Габриэль относится к 1849 году, а Полусвет — к 1855 году, и даже Дама с камелиями (если признать эту драму реалистической) — к 1852 году. Ожье не сразу сделался реалистом. В начале своей литературной карьеры он искал нового пути. Врожденный антиромантик, не знавший, однако, чем заменить романтизм, закадычный приятель Понсара, он на первых порах мечтал о некотором возрождении классической древности. Отсюда его Цикута (1845) — хорошенькая пьеска, но слишком смахивающая на школьное упражнение. Затем он сделал некоторые попытки в области чисто психологической комедии; сюда относится его Честный человек (1845), пьеса весьма интересная, но требующая для полного ее понимания значительного напряжения мысли и потому не могущая рассчитывать на большой успех у публики.

Наконец в Авантюристке он дал первый опыт реалистической драмы, хотя и сделал это не прямо и не решительно; Авантюристка была задумана как реалистическая драма, но автор отступил перед грубостью сюжета. Желая изобразить старика, завлеченного в сети куртизанкой и бесцеремонно спасаемого собственным сыном, он не посмел одеть своих героев в современный костюм, например в гусарские панталоны Филиппа Вридо, и перенес действие в XVI век. Таким образом получилась, так сказать, пересадка реалистической драмы. В Габриэли (1849) Ожье окончательно дал образец новейшей мещанской драмы, решительно направленной против романтизма, проникнутой буржуазным настроением и заканчивающейся буржуазной моралью.

Он избрал сюжетом своих произведений французскую семью XIX века и сделался ее живописцем и историографом. С этого момента он мог, конечно, в виде развлечения посвящать часть своего досуга на сочинение таких (впрочем, превосходных) пьес, как Флейтист и Филибер, но его роль и задачи целиком определились: он стал изображать современное ему общество и в особенности то влияние, которое пороки и заблуждения мужчин и женщин оказывают на жизнь семьи, те бури, которые они вызывают, и те бедствия, которые они причиняют. Его деятельность в этом направлении встречала всеобщее понимание и одобрение, причем его поддерживали такие прославленные литературные друзья, как Мериме, с удовольствием наблюдавший, что драма вступает на тот же путь, на какой сам он поставил роман.

Затем последовал целый ряд пьес, как Зять г-на Пуарье (1864), Замужество Олимпии (1855), Бедные львицы (1858), Бесстыдники (1861), Сын Жибуайе (1862), Мэтр Герен (1864), Поль Форестье (1868), наконец Госпожа Каверле (1876) и Фур-шамбо (1878). Все эти пьесы изображали современную буржуазную французскую семью в различных видах; в них последовательно выводились деловой человек, провинциальный юрист, литературная богема, политический салон, мещанка, уродившаяся куртизанкой, и куртизанка, делающаяся «порядочной женщиной» (и вытекающие из этих превращений результаты); по гениальному наитию, которое он слишком часто превращал в чисто механический прием, Ожье противопоставил непримиримую и суровую честность двадцатилетнего юноши моральному падению пятидесятилетнего отца семейства, смущенного и краснеющего за свои грехи. В этих пьесах Ожье как бы делал смотр всему современному обществу и изображал его с некоторыми преувеличениями, обыкновенно свойственными театру, но с точностью, а иногда с глубокой проницательностью.

Все эти пьесы отличаются живым характером, очень актуальны и содержат также значительную долю общей и вечной истины, способной надолго пережить породившую их эпоху. Если считать по созданным типам, — а это отнюдь не плохой прием исчисления, — то следует упомянуть Габриэль («непонятую женщину», в то время новый тип, или, по крайней мере, впервые осмеянный), Пуарье — бедную львицу, Жибуайе, д'Эстриго, Наваретту (тип куртизанки-дельца, впервые выведенный на сцене), Герена и обольстительного Лести-булуа — префекта Второй империи. Это весьма недурная галерея типов. При этом Ожье обладал замечательной технической сноровкой и умел прекрасно компоновать театральные пьесы, даже очень длинные, ибо его пьесы слишком велики для комедий.

Ожье очень остроумен; его «словечки» удачны, совсем во французском духе и напоминают изящных болтунов конца XVIII века. Некоторые оригинальные черты дополняют его физиономию богатого французского буржуа середины XIX века; он верил в иезуитов и журналистов, в их колоссальное влияние. Это были его пугала. Он видел в них две грозные ассоциации, с которыми почти невозможно бороться человеку, попавшему в их коварные сети.

Страх перед иезуитами характерен для буржуа эпохи Луи-Филиппа, а ужас перед журналистами — для ученика Бальзака, который тоже приписывал журналистам несколько преувеличенное могущество в деле удушения их врагов.

В общем драматические произведения Эмиля Ожье представляют крупное явление. Ему можно, пожалуй, поставить в упрек некоторую сухость и стремление почти всегда избегать всякой чувствительности — недостаток, общий всем писателям, которым надоела романтическая декламация и которые старались с ней бороться. Но при всем этом пьесы Ожье представляют прочный и блестящий памятник, который через двадцать лет еще сильнее, чем в настоящее время, будет привлекать внимание и возбуждать удивление мужчин, — подчеркиваем: мужчин.

Дюма-сын был столь же велик и, пожалуй, более оригинален. Будучи сыном романтика, питая никогда не покидавшую его склонность ко всему романтическому, обладая особого рода чувствительностью, скорее нервического, чем сентиментального свойства, — но, во всяком случае, настолько сильной, что она должна была привязать его к школе, господствовавшей до 1850 года, — Дюма-сын не так скоро, как Ожье, нашел свое настоящее призвание. Свою литературную деятельность он начал романами, сентиментальными или комическими, но в общем довольно слабыми. Один из них, Дама с камелиями, оказался шедевром; в 1852 году автор переделал его в романтическую драму, отличавшуюся уже некоторыми реалистическими чертами. Он добился славы.

В 1853 году появилась Диана де Лис. Наполовину еще романтическая, наполовину реалистическая, эта пьеса не отличалась такой глубиной и трогательностью, как Дама с камелиями, но она упрочила все-таки мнение французской публики о таланте автора. А в 1855 году был поставлен на сцене Полусвет, доказавший, что народился не просто талантливый писатель, а большой драматург. Дюма увидел одну из существенных особенностей современного общества. Он подметил, что преграда, некогда почти непреодолимая, отделявшая мир честных женщин от всех остальных, стала ниже; что между обоими мирами установилось некоторое общение и на разделяющей их грани возник промежуточный мир, сомнительный полусвет, от которого настоящий свет не в силах надлежащим образом отмежеваться; что это явление чрезвычайно серьезное и во всяком случае весьма любопытное. Уловив основные черты этой картины, он написал очень сильную, прекрасно построенную, точную и правдивую пьесу, ничуть не романтическую и ни в малейшей мере не сентиментальную.