Люди в летней ночи - Франс Силланпяя

— А вы-то, собственно говоря, кто такой? — строго спросил капитан Санталу.

За Санталу ответил, слегка досадуя, комендант, на что капитан сказал:

— Не лучше ли будет Сантале вернуться в свою Санталу, или Ср…нталу, сидеть там и не высовываться!

— Да, Сантала может идти, если понадобится, вызовем.

— Но этот Телиниеми, он же порядочный человек, что с ним стало? — спросил капитан.

Кто-то предположил, что он, наверное, бежал с красными. Силья помалкивала. Затем расследование было закончено — Киерикке предложили полученные за свинью деньги сдать в фонд шюцкора, поскольку он все же как-никак имел дело с красными, а те обыкновенно отбирали свиней бесплатно. И тогда Силья попросила капитана поговорить с нею без посторонних.

— Я иду в ту же сторону, поговорим по дороге. Пошли.

Хозяин ехал в санях один, Силья и капитан шагали впереди. И только тогда, все еще смущаясь и колеблясь, Силья смогла рассказать о Телиниеми, про то, как у него дома и какой он сам добрый, жизнерадостный, и поклялась, что Телиниеми ну никак не мог участвовать в убийстве Куркелы. Она попросила капитана устроить так, чтобы Телиниеми смог без опаски выйти из своего укрытия, известного Силье.

Капитан смотрел на девушку с удивлением и без прежней теплоты.

— Этого я не могу обещать наверняка, это решит суд, но во всяком случае нужно, чтобы он вышел из своего тайника, иначе… — Капитан не закончил фразу, но Силья поняла, что имелось в виду. На глазах у девушки выступили слезы, и она продолжала умолять капитана сделать, что можно, чтобы снасти Телиниеми. В таком положении оказалась теперь Силья.

— Если подтвердится все, что вы о нем говорили, то не думаю, чтобы его жизнь была в опасности. Но и просто так его на свободу, очевидно, не отпустят. Я прикажу послать с вами двух солдат, которым вы покажете, где прячется Телиниеми, они приведут его сюда, а я заступлюсь за него в штабе. Иного я сделать не могу.

И он тут же начал действовать. Они уже подошли к лагерю для заключенных, капитан жестом подозвал к себе ближайшего часового и дал ему указания. Затем он остановил Киерикку, который как раз успел подъехать. Из дома в лагере вышли двое мужчин с винтовками, оба издалека, по виду северяне, оба с недобрыми лицами. По раскисшей дороге медленно двинулись вперед, лошадь с трудом тащила сани, полозья скрежетали по оголившемуся песку; иногда сани, дернувшись, устремлялись вперед, в тех местах, где на дороге был лед.

У хозяина с солдатами уже успел завязаться разговор. «Вам, здешним, надо бы — мы-то двинемся дальше — прочесать леса, там могут прятаться эти красные». — «Да они и сами оттуда выйдут, когда надоест», — сказал Киерикка. «Так-то оно так, но нечего их жалеть и оставлять там, зря только жрут». — «Но ведь и заключенные едят», — заметил Киерикка. «А никто не приказывает держать их в заключении», — хмуро сказал северянин, «И то — еще удерут», — добавил другой.

Это слыхала Силья, щеки которой все еще горели. К тому моменту успели проехать с четверть километра. Силья, сидевшая рядом с хозяином на облучке, ухватилась за вожжи и остановила лошадь, говоря, что ей неотложно надо к капитану, она забыла сказать что-то важное. И тут же пустилась бежать по дороге к лагерю, ее спутники не успели и рта раскрыть. «Ну, что еще взбрело на ум этой девчонке? Ишь разгорячилась!»

Силья нашла капитана и действительно заговорила с ним более пылко, чем раньше: «Не поеду я с теми солдатами за Телиниеми, они ужас что говорят и наверняка сразу его застрелят, как только он сдастся. Если сам капитан с нами не поедет, я тем мужчинам ничего не покажу. Была и ваша жизнь однажды в моих руках, и вы смогли сохранить ее, а теперь сохраните мне мою жизнь». — «Но ведь вашей жизни больше никто не угрожает». — «Нет, угрожает, потому что я не покажу, где Телиниеми, если капитан сам не поедет с нами и не даст честное слово, что Телиниеми хотя бы не застрелят, прежде чем все точно расследуют и поверят тому, что я сказала».

Молодой военный усмехнулся и поглядел на горящие щеки и сверкающие глаза девушки. Невозможно было подозревать это существо в каком-нибудь преступлении — и тайных сердечных дел тут быть не могло, поскольку речь шла о женатом торпаре. Капитан на миг задумался, потом сказан: «Ну, раз ты считаешь дело таким важным, придется, пожалуй, мне поехать, чтобы чем-то отплатить за свою жизнь. Подожди, я схожу, договорюсь».

В последних фразах офицер обращался к Силье на «ты». Лишь вернувшись, чтобы ехать, он заметил это и сам, усмехнулся и сказал, что, наверное, это душа подала знак, и поэтому он будет продолжать обращаться к ней так все то недолгое время, пока находится в ее обществе на этом свете. Когда они уже приблизились к поджидавшим их саням, взволнованная Силья еще раз остановила капитана, назвала ему имя своего летнего друга и, почти не поднимая глаз, спросила, не знает ли капитан чего-нибудь о нем. «Знаю лишь только, что в данный момент этот парень приближается к Выборгу, если он еще на ногах… Но что тебе до него?» Силья помедлила мгновение, прежде чем нашла подходящий ответ. «Он был тут минувшим летом», — сказала Силья, не поднимая глаз на капитана. Этот день был самым бурным в жизни Сильи.

Они подошли к санкам, в которых пять человек не поместились бы, поэтому капитан отослал одного солдата обратно и сам сел на его место. Так поехали в сторону Киерикки, но разговоров о прочесывании лесов больше не было. Время от времени капитан поглядывал на Силью, сочувственно улыбаясь, и она отвечала ему смелым и доверчивым взглядом. Киерикка и солдат были как бы уже другая компания.

Сани приближались к месту, о тайном жильце которого знала лишь Силья. Она почти дрожала от напряжения и заметила, что сама ищет взгляда капитана, в крайнем случае его руку. В воображении виделся уже счастливый вечер в избе Телиниеми… наверняка и ребенок выздоровеет. «Значит, будет так, как договорились?» — спросила она напоследок. Она была будто в опьянении, и хозяин посматривал на нее с подозрительностью и удивлением. «Ну конечно», — ответил офицер игривее, чем хотелось бы Силье.

Проехали еще сколько-то — пока перед сараем Силья не схватилась за вожжи и не сказала: «Тпруу!» Лошадь остановилась, Силья соскочила с сиденья и махнула рукой капитану, а пальцами подавали знак другим к молчанию. Затем она подкралась к сараю и зашептала: «Телиниеми, послушайте, Телиниеми, — это я, Силья, выходите — не бойтесь». Солома зашуршала, показалась рука, один сапог и наконец весь человек. Телиниеми смотрел, мигая и отряхивая с себя солому, затем он по очереди посмотрел на всех приехавших, увидел офицера и солдата со злым лицом и с белой повязкой на рукаве, увидел хозяина Киерикку и затем опять перевел взгляд на Силью. На долгий миг он остался совершенно неподвижным, и прежде чем кто-нибудь успел сказать что-то или сделать, выхватил из ножен финку, широко замахнулся ею и сказал, глядя на Силью с невыразимым презрением: «Значит, и ты пособница мясников, тьфу на тебя, баба!» Сильным рывком он перерезал себе обе шейные артерии и горло.

— Не надо, Бога ради, Телиниеми-золотко, вас не убьют! — закричала Силья, и капитан рванулся, чтобы остановить его, но было уже поздно. Сердце постепенно затихающими толчками выбрасывало кровь на солому.

— Пожалуй, он был все-таки виноват, — сказал капитан, глядя на последние конвульсии хрипящего тела.

— Нет, нет, не был, — ой, Эмма и дети! — запричитала Силья и, закрыв лицо руками, ни на кого не обращая внимания, побежала к дому. Польше ей не довелось увидеть ни капитана, ни солдата, который был там с ним. Они прямо оттуда, от сарая, поехали к себе обратно, и в тот же вечер пришел общий приказ, согласно которому фронтовые части двинулись дальше, к Тампере, где их еще ждали яростные бои.

И линия фронта сдвинулась с территории волости. Затем прошло еще две-три недели, и фронт как таковой вообще перестал существовать, Гражданская война окончилась, павшие были погребены. Но еще всю весну продолжалось расследование дел пленных и арестованных, и во многих лагерях еще шли расстрелы — бабахали винтовки, и тарахтели пулеметы карателей. Те же, кому посчастливилось, возвращались уже в родные места. Но смерть скосила многих пленных, они умирали от голода и даже от жажды — тем, кто вернулся домой, было о чем рассказать. Их рассказы о грубой жестокости перемешивались с находчивыми шутками, и в этой смеси удрученные люди пытались запрятать поглубже гнетущую их горечь.

Силья Салмелус, служанка в Киерикке, чувствовала себя так, словно она участвовала в том паническом бегстве и после этого отсидела срок в заключении. По меньшей мере еще два месяца после войны она пребывала как бы в оглушенном состоянии. Жуткие сновидения мучили ее, так что она частенько боялась заснуть. Сновидения чаще всего касались Риннечихи и Телиниеми и были порой кошмарными, особенно когда снился последний.