Вся Робин Хобб в одном томе - Робин Хобб

— Рибеке выбирает Рибеке, — ответила та, и босые лодыжки обеих овеял чуть заметный ледяной сквознячок.

— И никаких сожалений? — подтолкнула Меди. В ее голосе не было яда — просто естественный интерес старшей сестры. Карие с белым глаза смотрели заботливо, не более.

— С сожалениями давным-давно покончено, Меди, — сказала Рибеке. — Давай для полной ясности воспользуемся метафорой. Допустим, у тебя была любимая собачка, и вдруг ее потянуло в дикую жизнь. Ты ведь отпустишь ее со всей любовью, не правда ли, и предоставишь ей жить так, как ей самой больше хочется? Предположим далее, что она не просто дичает, но и делается злобной, начинает тревожить стада твоих соседей. Как, ощутишь ты некоторую ответственность за происходящее? Не попытаешься своими силами что-то исправить?..

— Значит ли это, — спросила Меди, — что Дреш для тебя теперь не более чем беглый одичалый пес?

— Я же сказала: «Воспользуемся метафорой», — с некоторой резкостью отозвалась Рибеке. Поднявшись, она проследовала к одному из небесных окошек. Перед нею была лесистая лощина; сквозь пышный мох пробивались белые ветреницы. Высокие стройные ели отгораживали их от синего неба. Рибеке подошла вплотную к окошку и глубоко вдохнула их аромат. В том мире только что прошел дождь, воздух был прохладным, чистым и свежим.

— Понятно, — сказала Меди с другого конца комнаты. — Значит, ничего не предпринимаем и ждем, надеясь его заманить. Нам ни к чему отнимать у него надежду вернуть свое тело, не то он откажется от попытки его выручить и попросту захватит другое.

— Вот именно, — едва слышным шепотом откликнулась Рибеке, не отрывая взгляда от лазурных небес мира за окном. Ее руки, одетые тончайшей чешуей, покоились на деревянном подоконнике. — И я думаю, что мое ожидание не затянется надолго.

— Надеюсь, ты распорядилась, чтобы нас немедленно известили, как только его аура будет замечена на нашем плане?

— Конечно. — Рибеке повернулась к ней и с деловым видом кивнула. — Я только не сказала своим ученицам, кого именно мы ожидаем. В его нынешнем состоянии его аура ущербна и весьма сильно отличается от целостной, так что не думаю, чтобы они заподозрили. С другой стороны, я достаточно подробно описала, что именно они должны увидеть. Навряд ли они ошибутся или пропустят…

— Стало быть, ты не настолько им доверяешь, чтобы прямо сообщить, что у нас тут? — Длинные пальцы Меди легонько простучали по крышке коробки.

Рибеке вновь пересекла комнату и опустилась на табурет.

— Дело не в доверии, Меди, — сказала она. — Просто они все слишком юны и преисполнены идеальных воззрений на Заклинательниц. Вот я и сочла, что ни к чему смущать их, внушая излишние мысли и заставляя решать, кому в большей степени принадлежит их верность, кому в меньшей. В их возрасте слишком уж любят, чтобы все было ясно. День и ночь, мрак и свет, никаких полутонов. В результате кто-нибудь не так поймет то, что мы делаем, истолкует наши деяния как предательство. По-моему, нам с тобой ни к чему тревожить их понапрасну…

— Мудро, — согласилась Меди. — Если мы преуспеем, они будут под нашей защитой. Если же нет… Я еще не настолько стара и не настолько цинична, чтобы с радостью заставлять этих невинных расплачиваться за наше дерзновение. Уберегая их умы от лишних сведений о нашем предприятии, ты тем самым ограждаешь их и от того, что некоторые, возможно, назовут нашей виной. Воистину, ты правильно поступила, сестра.

В комнате воцарилась несколько неловкая тишина. Спустя время Меди заерзала на табурете:

— Я предпочла бы несколько более удобное сиденье…

— И я, — сказала Рибеке. — Неудобство, однако, способствует бдительности и вниманию. Не пристало нам дремать на бархатных подушках или услаждать себя вином, когда, наконец, появится Дреш. Сила его далеко не так велика, как полагает он сам, но ловкости и хитрости ему определенно не занимать. Я бы не стала его недооценивать, ибо такая оплошность может стать роковой. Терпение, Меди! Придет время — и мы отдохнем за едой, питьем и беседой, — думается мне, у нас с тобой есть о чем поведать друг дружке. Хотя бы о том, что Высший Совет не желает высказать Рибеке прямо в лицо, но зато, возможно, шепнул на ушко Меди. Или я не права?

Меди едва заметно, но с явной горечью улыбнулась…

8

Первый же день, проведенный Вандиеном за перегонкой упряжки, оказался сплошной пыткой, способной поколебать даже долготерпение дина. Он без конца укорачивал и замедлял шаг, пока не почувствовал себя жертвенным животным, ведомым в кандалах на заклание. Тем не менее, как он с самого начала наступал на пятки своим скильям, так и продолжал наступать. Они вразвалочку передвигались по улице, щурясь и моргая от пыли. Вандиен начал было экспериментировать со стрекалом, но выяснил лишь, что стоило ему прикоснуться им к какому-нибудь зверю, как тот плюхался на брюхо и немедленно засыпал. Из этого он заключил, что стрекало на самом деле служило для того, чтобы останавливать скилий, не подвергая опасности руки и ноги, — челюсти-то у милых зверюшек были что надо.

Тащась следом за ними, он на ходу сжевал кусок купленной на рынке ковриги, а остальное сунул под мышку. Растягивать единственный хлеб на всю дорогу до Обманной Гавани ему вовсе не улыбалось, но другой возможности он покамест не видел. Что ж: оставалось только напомнить себе, что ему случалось одолевать и больший путь, причем на тощий живот.

Итак, Вандиен двигался вперед ленивым прогулочным шагом, предаваясь досужим размышлениям об однообразии открывавшегося перед ним пейзажа. Дорога вилась между невысокими холмиками, спускаясь в низины, то тут, то там на ней виднелся овечий помет. Время от времени он видел в стороне от дороги отары. Скильи не проявляли к овцам никакого интереса, но Вандиен заметил, что овцы сбивались в кучу и принимались беспокойно вертеться всякий раз, когда ветер доносил до них запах его упряжки. Пастухи-люди с руганью принимались сновать туда-сюда, разгоняя по пастбищу сопротивляющихся животных. Чувствовалось, что овцы старались держаться от скилий как можно дальше. Одна отара при их приближении разбежалась в стороны, усеяв живыми точками склоны холмов. К большому облегчению Вандиена, пастухи обвиняли и поносили все-таки не его, а своих безмозглых подопечных. Овец было много: отару за отарой гнали через дорогу на зимние пастбища, и Вандиену ничего не оставалось, кроме как мрачно плестись по густо унавоженному большаку.

Вечер застал его на вершине небольшого холма. Он порядком устал, но не столько от ходьбы, сколько от ее несусветно медленного темпа.