Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице - Анна Александровна Караваева

глядя на такое поругание. Из собора вынесли старца Корнилия, которому влетевшим ядром оторвало ногу.

Ночью, когда стрельба утихла, Симон Азарьин записывал в своем летописном своде:

«Прежестокое время наше! Ноне паки многих славных лишилися…»

К скорбному списку убитых келарь прибавил новый ряд имен, потом сунул перо за ухо и со вздохом сказал:

— Ох, Авраамий, Авраамий! Что-то мешкотно идет подмога твоя многострадальному граду сему!.. Кабы ведать, что умышляет мудрая глава твоя, келарь, сиделец московской?

Кто-то зашел в сенцы и зашарил рукой, ища скобу.

Келарь открыл дверь и впустил в келью воеводу Григория Долгорукого.

— Здорово, отец келарь.

— Здрав будь, княже. Ходи в красный угол, садись, гостем будешь.

— Спасибо на добром слове, — вздохнул князь Григорий, встряхнув бобровой шапкой. — Вона и снежок опять полетел, зима на землю ложится, морозы грядут неминучие… Ишшо горше нам будет, отец келарь. Уж ноне служки, дабы могилу выкопать, рубль просют и боле, да еще отказывают: руки-де в кровь все изодрали…

Воевода помолчал, потом, опустив плечи и словно сразу обмякнув всем телом, продолжал:

— Слышь, отец келарь, я приказал всех убиенных в одну яму закапывать…

— Ох, не по чину то вышло, княже! Сего еще не бывало у нас в обители.

— Сам ведаю, отец келарь. Да ведь война все боле жесточает, а мы все запасы приели… Також и гробов не стало, и делать их некому, да и не из чего… Ох, отец келарь, иной час, каюся тебе, головушка моя кругом идет — обстала нас беда, и нету ей конца. А боле всего нам надобны люди да хлебушко… люди, подмога… где ж они? Послали мы наших мужиков в Москву — Шилова да Слоту… Наказано было им твердо: быть на Троицком подворье у келаря Авраамия. А что они там добыли, те Никон да Слота? А сам келарь Авраамий Палицын о подмоге нам, горьким, перед царем старается ли? Вызволяет ли нашу докуку? Ништо не ведаем…

Воевода подавленно замолчал. Симон Азарьин только сейчас заметил, как сильно сдал дородный боярин: аксамитовый [115] зеленый кафтан вялыми складками лежал на плечах и груди.

— Спосылать бы еще кого… — растерянно соображал вслух воевода, — да ведь некого — всякий человек в счет идет… Ох, отче, скажи ты правду: може, что худое отписал тебе Авраамий, а ты в тайне держишь?

— Ни единой весточки нету у меня от Авраамия.

— А все ж скажи, богом прошу!

— Богом тебе клянуся, княже, ничего не спосылал мне Авраамий, ни единой весточки.

Серые глаза келаря Симона Азарьина смотрели прямо и строго. Воевода безнадежно вздохнул, взял шапку и пошел к дверям.

Над крепостью уже крутила ноябрьская метель, суля еще новые неисчислимые беды.

«Тогда бо ми не бывшу во обители чудотворца, во осаде бывшей от польских и литовских людей и русских изменников, но в царствующем граде Москве, по повелению самого державного. И пребывающу ми в дому чудотворца на Троецком подворий».

Авраамий Палицын. «Сказание об осаде», изд. 1822 г.

Прискакав в Москву, Никон Шилов и Петр Слота сразу направились на Троицкое подворье.

В просторном церковном дворе с высокими, как терема, сараями, конюшнями, хлевами сладко и сыто пахло свежими калачами и каким-то добротным варевом. Никон и Петр переглянулись голодными глазами: крепко и вольготно живут в Москве на Троицком подворье!

Гонцов «осажденного града» провели в баню. Вдосталь попарившись, Никон и Петр пошли в трапезную. Казалось, еще никогда не едали они так вкусно и сытно. А вместе с сытостью все ярче расцветала в них надежда, что помощь, за которой они пришли в Москву, будет оказана самая скорая и самая щедрая. Они уже представляли себе, как двинутся из Москвы конные и пешие полки, как нагрянут они на проклятое «воровское войско» и размечут его так, что от него и праха не останется.

Полные надежды, Никон Шилов и Петр Слота ждали келаря Авраамия Палицына, который с минуты на минуту должен был вернуться из Кремля, куда уехал по царскому зову. И это обрадовало посланцев: с помощью Авраамия легче будет передать царю челобитную грамоту осажденной крепости.

Наконец, Авраамий прибыл. Мордастый, румяный служка провел гонцов в покои келаря.

— Экая лепота да богачество, светы мои! — прошептал Слота, изумленно тыча локтем Никона.

Сводчатые потолки и стены были расписаны неведомыми цветами и зверями. Десятки подвесных лампад нарядно и весело горели перед богатыми иконами в золотых и серебряных окладах.

В покое приятно пахло кипарисом, ладаном, елеем и сухой сладостью трав. От широкой изразцовой печи шло приятное тепло. Никон Шилов шепотком напомнил Слоте, что у них в Троицкой крепости уже начали жечь клети и сараи. Оба покачали головами — и увидели Авраамия Палицына.

С его смугловатого лица еще не сошел румянец первого морозца. Он быстро оглядел посланцев небольшими пронзительными глазками и опустился в глубокое кресло.

— С чем пожаловали, братие? — спросил он, оправляя золотой нагрудный крест.

Никон и Слота передали грамотку и рассказали о цели своей поездки в Москву.

— Зарез приходит, отче Авраамие! — закончил рассказ Никон Шилов. — Без подмоги людьми да хлебом нету сил крепость держать… За войском, за стрельцами прискакали мы в Москву!

— За войском… гм… — повторил Авраамий, и глаза его вдруг скрылись под нависшими темно-желтыми, как гречишный мед, веками.

— Трудно сие… — вздохнул он. — Зело трудно, братие.

Никон Шилов и Петр Слота переглянулись и побледнели. Авраамий молчал, разглаживая черную, посеребренную сединой бороду.

У Никона вдруг больно зазвенело в ушах, будто издалека донесся к нему зык сполошного колокола в Троицкой крепости. Не в силах больше терпеть это молчание, он толкнул локтем Слоту и, шумно увлекая его за собой, повалился в ноги Авраамию. Оба умоляли вперебой:

— Не губи нас, горемычных, отче Авраамие! Страждет русской народ в прежестоких битвах… малолюдье нас терзает, бесхлебье тож… воины наши уж чуть держатся, страшный глад и мор нас ожидают… Яви божецкую милость, выпроси у царя подмоги войском… отче Авраамие, келарь преславной, вечно за тебя будем бога молити!

— Ну, ладно, братие, — сказал наконец Авраамий, опять опуская темно-желтые веки. — Я челобитчик за вас перед царем буду. Подите пока, ждите до времени, позову вас.

Прошло два дня, а келарь еще не звал гонцов в свои покои.

Никон и Слота языки себе обчесали, спрашивая всех на подворье, что делает Авраамий, ездил ли он в Кремль к царю и когда собирается поехать.

Румяный служка отвечал неохотно, зато часто предлагал им «поснедать что бог послал». Но и обильная еда на подворье не могла утишить