Железная маска (сборник) - Теофиль Готье

После ее ухода герцог позвонил камердинеру.

– Пикар, – начал он, – сегодня ты должен превзойти себя, придав мне самый блистательный вид: я хочу быть красивее, чем лорд Букингем, когда он пытался пленить королеву Анну Австрийскую. И если я вернусь ни с чем с охоты за неприступной красавицей, то не миновать тебе плетей, ибо во мне самом нет недостатка или изъяна, который нуждался бы в маскировке.

– Внешность вашей светлости столь совершенна, что искусство может только одно: показать ваши природные достоинства во всем блеске. Если вы изволите несколько минут посидеть перед зеркалом, я завью и причешу вас так, что не устоит ни одно женское сердце.

С этими словами Пикар отправил щипцы для завивки в серебряную чашу, где под слоем пепла медленно тлели косточки маслин. Когда щипцы в должной мере нагрелись, в чем камердинер убедился, поднеся их к своей щеке, он прихватил ими кончики прекрасных черных как смоль волос герцога, и те сразу же завились кокетливыми спиралями.

Когда герцог де Валломбрез был причесан, а его тонкие усы с помощью ароматической помады изогнулись в форме лука Амура, камердинер откинулся, чтобы полюбоваться делом своих рук, – так художник судит о последних мазках, положенных им на холст.

– Какой костюм будет угодно надеть вашей светлости? Если мне будет дозволено высказать свое мнение, я посоветовал бы черный бархатный с прорезями и лентами черного атласа, а к нему шелковые чулки и простой воротник из сицилийского гипюра. Атлас, переливчатый шелк, золотая и серебряная парча и каменья своим назойливым блеском отвлекут взгляд, который должен быть постоянно сосредоточен на вашем лице, пленительном, как никогда. Вдобавок, черный цвет будет выгодно оттенять томную бледность, все еще оставшуюся у вас после потери крови.

«Плут обладает отменным вкусом и польстить умеет не хуже опытного царедворца, – усмехнулся про себя герцог. – Действительно, черный мне к лицу, а Изабелла не из тех женщин, которых можно ошеломить затканными золотом шелками и бриллиантовыми побрякушками».

– А теперь, Пикар, – продолжал он вслух, – подай мне камзол с панталонами и шпагу вороненой стали. Затем передай Лараме, что я велел заложить в карету четверку гнедых, да поживее. Я собираюсь выехать через четверть часа!

Пикар тотчас бросился выполнять приказание. Де Валломбрез, ожидая, пока подадут карету, расхаживал по комнате, то и дело бросая вопросительные взгляды в венецианское зеркало, которое, вопреки обыкновению всех зеркал, давало только лестные ответы.

«Эта пташка должна быть уж слишком заносчива, разборчива и пресыщена, чтобы не влюбиться в меня без памяти с первого взгляда, сколько бы она ни прикидывалась неприступной и ни разводила платонические шашни со своим бароном. Да, милочка, скоро и вам предстоит оказаться на одном из этих медальонов в виде Селены без всяких покровов, которая приходит лобзать своего Эндимиона. Вы займете место среди богинь, а ведь и они поначалу казались не менее суровыми, жестокосердными, неумолимыми, как вы, вдобавок, они были родовитыми дамами, какой вам никогда не стать! И знайте, любезная комедианточка, – воле герцога де Валломбреза нет преград. Таков его девиз!

Тут явился лакей с докладом, что карета подана. Расстояние между улицей де Турнель, на которой обитал герцог де Валломбрез, и улицей Дофина четверка могучих мекленбургских коней с откормленным и наглым кучером, который не уступил бы дорогу даже принцу крови и дерзко обгонял любые экипажи, было преодолено в считаные минуты.

Но как бы ни был смел и самонадеян молодой герцог, по пути к гостинице он испытывал непривычное волнение. Он все еще не был уверен, как примет его неприступная Изабелла, и от этой неопределенности его сердце билось быстрее, чем обычно. Разнородные чувства владели им. Он мгновенно переходил от ненависти к любви – в зависимости от того, представлялась ли ему молодая актриса непокорной или послушной любым его желаниям.

Когда роскошная раззолоченная карета, запряженная четверкой и сопровождаемая целой оравой ливрейных лакеев, подкатила к гостинице на улице Дофина, ворота мигом распахнулись и хозяин, сорвав с головы колпак, бросился навстречу столь высокородному гостю. Как ни спешил хозяин, де Валломбрез уже выпрыгнул из кареты и быстрым шагом направился к крыльцу. Вот почему хозяин, отвешивая нижайший поклон, едва не уткнулся лбом в его колени. Сухим, отрывистым тоном, свойственным ему в минуты волнения, молодой герцог обратился к нему:

– Мне известно, что у вас проживает мадемуазель Изабелла, актриса труппы Тирана. Я желаю ее видеть. Она у себя? Нет, о моем визите предупреждать не надо – достаточно и того, что ваш слуга проводит меня к ее комнате.

Хозяин кивал на каждое слово, и лишь когда герцог умолк, почтительно произнес:

– Монсеньор, окажите мне великую честь и позвольте самому проводить вас! Такой почет не подобает простому слуге, да и хозяин едва ли его достоин!

– Как вам будет угодно, – пренебрежительно уронил де Валломбрез. – Только не топчитесь на месте. Я вижу, из окон уже высовываются зеваки и глазеют на меня, будто я турецкий султан или сам Великий Могол.

– Я пойду вперед и буду указывать вам дорогу, – сказал хозяин, обеими руками прижимая к груди колпак.

Поднявшись на гостиничное крыльцо, герцог и его провожатый зашагали по длинному коридору, вдоль которого, точно кельи в монастыре, располагались номера. У дверей Изабеллы хозяин остановился и спросил:

– Как прикажете доложить, ваша светлость?

– Вы свободны, милейший, – ответил герцог, берясь за ручку двери. – Я сам доложу о себе!

Изабелла, одетая в легкий утренний капот, сидела у окна на стуле с высокой спинкой, поставив ноги в шелковых башмачках на ковровую скамеечку, и учила роль, которую ей предстояло сыграть в новой пьесе. Прикрыв глаза, чтобы не видеть того, что было написано в тетради, она вполголоса, как школьники заучивают урок, повторяла те восемь-десять стихотворных строчек, которые только что несколько раз подряд прочитала вслух. Свет, падавший из окна, нежно очерчивал ее чудесный профиль, пушистые завитки волос на затылке девушки искрились золотом в солнечных лучах, зубы жемчужинками поблескивали между полуоткрытых губ. Воздушный серебристый отблеск смягчал темный колорит ее неосвещенной фигуры, создавая то колдовское взаимодействие тонов, которое на языке живописцев зовется «светотенью». Сидящая в такой позе молодая женщина радовала глаз, как изысканная картина, которую искусному мастеру остается только верно скопировать, чтобы она стала гордостью и украшением любой галереи.