Иные песни - Яцек Дукай

Забытая слугами кочерга торчала меж поленьями в камине, медленно накаляясь, — князь потянулся и с шипением отдернул руку. Господин Бербелек склонился, неспешно вынул кочергу, кожа руки даже не покраснела.

— Ах да. — Князь положил ногу на ногу. — Поговаривают, что Лунная Ведьма влила тебе в вены Огонь, эстлос.

Господин Бербелек провернул на коленях пирикту, мертвые глаза фениксов ослепительно засияли в блеске живого огня.

— Может, всего лишь растопила в них лед, — засмеялся он. — Но нет, это неправда. Там каждый дышит пиросом, пирос горит под веками. Это их очищает, каким-то образом выжигает все лишнее, чрезмерное, неокончательное, случайные мысли, чувства и черты, пурифицирует тело и морфу. Порой из-за этого они кажутся наивными, как дети, порой же — как дети жестокими.

— Говорят, у тебя там есть дом.

— Хм?

— На Луне.

— Она подарила мне имопатр… немного земли. Когда-нибудь, в полнолуние, покажу тебе, эстлос, где.

— Ты осядешь там?

— Спрашиваешь меня о планах? — Господин Бербелек снова засмеялся. — Но ты ведь знаешь, князь. Даже газеты пишут об Эфирном Флоте. Будет большая война с адинатосами.

— Будет не будет, — пробормотал Неург. — И знает ли кто — когда? Через год, два, десять, через век. Ты же сам рассказывал нам, как трудно уговорить на что-либо больше двух кратистосов за раз. И кто сумеет предвидеть, когда подуют благоприятные политические ветра? Да и к тому же: не справятся ли они со всем без тебя? Столько кратистосов, сама Иллея, — а те разговоры, будто тебе придется войти прямо в арретесову Форму, это было бы чистое самоубийство, хуже, чем самоубийство, потеря самого себя, и когда бы, эстлос —

— И в чем же ты сейчас пытаешься убедить меня, милый мой князь?

Эстлос Неург странно поглядел на Кратистобойца, щурясь за бледно-зеленым дымом.

— Тебе известен «Гимн Падающих» Гвидона Кордубчика?

— «Падая, вижу, как небо становится от меня все дальше…»

— Верно. «Не тот владеет, кто рождает, и не тот — кто рушит. Владеет тот, кто может разрушить».

— Но это неправда. — Господин Бербелек процедил дым меж зубами. — Владеет тот, кто сумеет воспротивиться разрушению со стороны всех остальных.

Князь пожал плечами.

— Так или иначе, они теперь знают, что они не в безопасности; не в безопасности, пока ты жив.

— Ох, это-то я понимаю. Мои хоррорные только-только перехватили очередного покушающегося.

— Боятся — а значит, у тебя есть власть. Ты не кратистос, но можешь встать против них, точно ровня.

— Ну давай не преувеличивать —

— Выслушай меня, эстлос. — Князь отложил трубку и перегнулся в кресле к господину Бербелеку, красные волосы пиросно засверкали в проблеске танцующих языков пламени. — Со времени, как мы получили свой ленн, мы пытаемся уберечь наши крохи независимости, балансируя меж Силами; и так век за веком. После всякой подвижки равновесия нам снова приходится отыскивать возможность независимости. Порой за это приходилось платить, например приняв Форму Григория Мрачного. Доныне пытаемся от нее очиститься, возможно, это удастся слегка ускорить за счет текнитесов калокагатии. И все потому, что окончательной целью является свобода. Спросишь, что оно такое, эта свобода? Вольность выбирать Форму. Понятно, аристократов из невольников мы не сделаем — однако мы можем увеличить максимальное разнообразие между обычными людьми.

— Я удивлен, князь, — сказал Кратистобоец, слегка усмехаясь. — Говоришь почти как те безумцы из секты демократов. Что бы на это сказала твоя Иакса?

Неург встряхнул головой.

— Мы — прагматики и не собираемся бунтовать против естественного порядка вещей. Правление народа — тоже оказалось бы разновидностью правления аристократов, только более грязной и менее успешной, поскольку требовало бы на одну ложь больше. Ведь аристократ по определению — тот, чья Форма сильнее, кто сумеет навязать свою волю. Демократия же — противоречие по сути своей: чтобы вообще править, нужно явить иерархию, а если явить иерархию, тогда уже не все будут равны. Мир, жизнь, человек — все существует благодаря установившейся иерархии; равенство — окончательная какоморфия, где неминуемо плавится всякая Форма.

— Но ты говорил о свободе ее выбора.

— Как я и сказал, мы — прагматики. Княжество Неургов — небольшая страна, наверняка самый малый суверенный ленн в Европе: Воденбург и пара десятков городков, несколько сотен селений. Ведь ты знаешь, эстлос, каков баланс наших торговых сделок за прошлый год?

— С хозяйственной точки зрения вы расположены прекрасно.

— Со времен ухода Григория Мрачного в одном только Воденбурге сделано больше открытий и создано больше текнологий, чем во всей Европе и Африке вместе взятых. К нам едут софистесы со всего мира. Академия расширяется в небывалом темпе; даю на нее деньги, потому держу руку на пульсе. Знаешь, что она — единственная в мире приносит доход? В прошлом году мы ввели систему кредитования в науку. Выкупаем из сознания молодежи еще не сделанные ею изобретения. Купцы ввозят товары через Воденбург не из-за того, что у нас безопасный порт, низкие налоги, хорошие дороги, удобное расположение — хотя и это помогает, — но из-за наших фактур, повышающих после превращения стоимость сырья вдвое, втрое, вчетверо. Стекло — всего лишь самый известный товар экспорта. Спроси своего товарища, эстлоса Ньютэ. Впрочем, ты ведь, пожалуй, ориентируешься в делах своего Купеческого Дома.

Князь выпрямился в кресле, снова положил ногу на ногу.

— А знаешь ли, эстлос, в чем источник этого успеха? Разнообразие. Смешение Форм. Не без причин Воденбург зовут Столицей Бродяг. Кто замкнется в единственной Форме, тот предает себя во власть фортуны; а вот среди тысячи Форм одна всегда оказывается ближе к Цели. Вот и весь секрет: открытые настежь врата. Но что противоположно разнообразию? Доминирование единой формы. Униморфизм.

— Я так понимаю, вы не собираетесь принять предложение кратистоса Эрика Гельвета?

— Будем сопротивляться до конца, — согласился эстлос Неург, после чего широко усмехнулся господину Бербелеку. — А что может быть лучшей гарантией независимости, нежели официальная связь с Кратистобойцем?

Стратегос постучал горячим чубуком о ладонь.

— Да-а. Верно. Румия, правда?

Князь кивнул.

— Она — лучшая кандидатура. Конечно, если по какой-то причине не придется тебе по —

— Нет-нет, отчего же? Чувствую себя польщенным, правда.

Установилось молчание. Князь уже не усмехался. Сведя пальцы вместе, он смотрел на глядящего в пламя господина Бербелека.

— Мы готовы на далекоидущие политические уступки, — проговорил Неург медленно. — Титул, скажем, Гегемона-Протектора. Если не желаешь жить во дворце, ты мог бы поселиться в Садах. Даже право первовладства для твоего и Румиева потомства, эстлос. А поскольку ты не отправишься на эфирную войну, то, скорее всего, переживешь нас всех. В конце концов княжество сделалось бы твоим.

— Вы, похоже, и впрямь в отчаянии.

— Мы спорили об этом предложении в своем кругу очень долго. Если выбор сведется к кратистосу и кратистобойцу…

— Самое главное — сохранение разнообразия.

— Да.

Господин Бербелек отложил трубку, встал, потянулся. Махнул риктой, та свистнула, оставляя в воздухе красную полосу. Он прошелся по салону, к двери и назад.

Князь Неург остался у камина, следя за стратегосом из-под рыжих бровей.

— Конечно, ты не обязан отвечать сейчас же, — сказал он. — Будем ждать до последнего. Если хочешь поговорить с Румией —

— Пробую себе это представить, — проворчал господин Бербелек. — Румия, Воденбург, потом дети, и так десятилетиями, подсчитываем доходы в казну и строим здесь Александрию севера…

— Если все сложится счастливо.

— Да-а-а.

Господин Бербелек остановился в дверях. Вертя в пальцах пирикту, опустил взгляд и долго всматривался в яростный жар глаз феникса.

Кратистобойца отвлекло только покашливание князя.

— Я подумал, — сказал ему тихо Иероним, берясь за ручку, — что согласно божьему плану ты, князь, должен был сделать это предложение не мне, но Авелю, моему сыну, Авелю. Теперь ясно вижу, что именно так все и должно было случиться: он и Румия; парень вернулся бы из Африки другим человеком, они подошли бы друг другу. У тебя оказался бы протекторат крови Кратистобойца. Так было им предназначено, такова была Цель, так должно было случиться, он должен был теперь стоять подле меня. Но по дороге что-то распалось в основе Судьбы, случай, что разрушил определенное будущее, мелочь, что встала против кисмета… Но мог ли я ему запретить? Мог бы заслонить его от риска, выиграть за него жизнь? Румия бы вышла замуж лишь за аристократа сильной Формы, более сильной, чем ее. Но остается лишь бесполезная мудрость… Так оно и происходит с отцами и сыновьями. Спокойной ночи, князь.