Сердце Запада - Пенелопа Уильямсон

Гас медленно поднялся, чувствуя себя стариком. Его кости скрипнули. Он отвязал поводья лошади от черемухи, которая за все лето из-за засухи не принесла плодов, и пошел к дому. Кобыла с трудом переставляла ноги, так низко свесив голову, что нос почти царапал иссохшую землю. Было слишком жарко и сухо, чтобы делать что-то еще, кроме как уныло страдать.

Маккуин остановился и сквозь мерцающую рябь жары посмотрел на свой большой дом. Они называли дом большим не из-за внушительных размеров – хотя он был просторен, с двумя этажами и четырьмя спальнями, и даже с уборной внутри, – но чтобы подчеркнуть разницу слачугой охотника на буйволов под дерновой крышей, которая по-прежнему стояла в тени тополей у реки. Дом Маккуинов украшали зеленые оконные ставни, огибающая периметр по обоим этажам галерея и дощатая крыша с парой высоких фронтонов. Гас наконец смог дать жене немного обещанной роскоши, хотя уже вновь оказался на грани того, чтобы все потерять.

Новые доски крыльца заскрипели под сапогами. Маккуин шагнул через порог и зажал нос от густого запаха жженной нитрованной бумаги и паров женьшеня. Сердце сжалось, и Гас на мгновение замер, прислушиваясь, не раздается ли посвистывание, означающее, что у мальчика снова приступ. И испустил вздох облегчения, когда дом обволок его тишиной.

Их сынишка Дэниел, родившийся лишь в прошлый Новый год, страдал от болезни, которую доктор называл «спазм легких». Сжигание нитрованной бумаги немного помогало, а Лили Ву подсказала китайское лечебное средство: нужно было вдыхать пары кипящей воды c женьшенем. Иногда это снимало судорогу, но не всегда. Бывало, губы ребенка синели, грудь тяжело вздымалась, сердечко бешено колотилось, а руки неистово метались из стороны в сторону, словно малыш пытался ладошками загрести воздух в свистящие легкие. В такие моменты беспомощный ужас родителей становился почти невыносимым. Гас думал, что Клементина не переживет похороны еще одного ребенка. Да и сам бы этого не вынес.

Маккуин снял шляпу и провел пальцем по ленте внутренней кожаной подкладки, вытирая пот. Повесил шляпу на крюк из бычьего рога, как только из кухни донеслась скороговорка двух голосов: один – визгливый и обидчивый, а другой — спокойный и терпеливый. Сафрони уговаривала его двухлетнюю дочь Сару, чье второе имя было Капризуля, доесть овсянку.

Если бы еще год назад кто-то сказал Гасу, что он впустит в свой дом непотребную женщину, пусть даже вставшую на путь исправления, и позволит ей присматривать за своими детьми, то Маккуин назвал бы болтуна лжецом и плюнул ему в лицо. Но рождение Дэниела далось Клементине ужасно тяжело — она застряла на ранчоодна с голосистой дочкой, едва отнятой от груди,и болезненным новорожденным, вот вскорости и нагрянула Ханна, таща за собой шлюху с татуировками. Миссис Йорк бушевала так, что могла бы заглушить степной пожар и...

И встав с отцом семейства нос к носу, набросилась на него:

– Тебе так не терпится потешить своего дружка в штанах, Гас Маккуин, что не можешь держать ширинку застегнутой достаточно долго, чтобы твоя женщина оправилась после родов? Сразу делаешь ей еще ребенка? Уж наверно, ты с большей заботой относишься к племенным кобылам, чем к своей жене!

Гневные слова скопились во рту Гаса, но были остановлены стыдом, сжавшим его челюсти. Маккуин страстно желал Клементину, так было всегда, и не мог сдержаться, чтобы не взять ее. Это была его слабость, которую он за собой признавал, но даже не пытался преодолеть.

– Тебе просто чертовски повезло, мистер, – продолжила Ханна, – что Сафрони согласилась выполнять всякую тяжелую работу и помогать присматривать за твоими детьми, и все это лишь за еду, жилье и доллар в неделю. Так чертовски повезло, что ты будешь держать рот на замке и без возражений примешь это подспорье.

И Гас подчинился. Но так и не привык к виду изуродованного лица Сафрони — этих темно-синих слез, беззвучно и нескончаемо стекающих по ее подбородку. Эта угрюмая неприметная женщина носила в своей душе и на теле отметины презрительного и грубого обращения. Хотя Маккуин время от времени натыкался на нее, смеющуюся и болтающую с Клементиной, да и дети, по всей видимости, обожали няньку, рядом с ним она всегда была печальной и замыкалась глубоко в себе. Возможно, это происходило из-за того, что она чувствовала его мысли, которые, как не отрицал Гас, и близко не лежали с доброжелательностью. Но он просто не мог перестать думать, что Сафрони должна была каким-то образом помешать дикарям ее изнасиловать. Порядочная женщина, как говорится, всегда оставляет последнюю пулю для себя.

Гас вошел в кухню как раз в тот момент, когда Сара закричала «Больше не буду овсянку!» и перевернула тарелку. Разбавленная молоком каша вылилась на стол и запачкала все вокруг. Сара посмотрела на содеянное и усмехнулась. Это, вероятно, не лучшим образом скажется на характере дочери, но Гас тоже не смог сдержать улыбку.

Маккуин перевел взгляд на сына. Прошлой ночью у мальчика был очередной приступ, но сейчас он выглядел здоровым. Дэниел сидел на коленях Сафрони, лепеча себе под нос и размахивая ложкой в воздухе.

Сафрони украдкой бросила быстрый взгляд на вошедшего Гаса и неуклюже поднялась на ноги, по-прежнему крепко прижимая Дэниела к груди.

– Пойду уложу его спать, – сказала она Клементине, стоявшей у гладильной доски и утюжащей складки на одной из своих юбок.

– Не буду спать! – тут же заявила Сара.

Клементина не сводила глаз с Гаса, пристально наблюдая за ним, даже когда брызгала водой на ткань, наполняя комнату ароматом лаванды.

– Ты можешь помочь мисс Сафрони собрать яйца, – сказала она дочери.

Сара сама слезла со стула и, размахивая руками как маленький генерал, с прямой спиной промаршировала из кухни, вызвав у Гаса еще одну улыбку. Его дочь уже заставила всех понять, кто здесь главный командир.

Маккуин задался вопросом, уйдет ли Сафрони, если он скажет, что больше не сможет платить ей доллар в неделю. Почему-то он в этом сомневался. И, кроме того, жалованье Сафрони выплачивалось из денег Клементины, вырученных за масло и яйца. Его жена сбивала масло, которое продавала по двенадцать центов за полкилограмма, и выращивала несушек, прося по пять центов за десяток яиц. Именно эти деньги, заработанные Клементиной, держали ранчо на плаву все лето, и Гасу было противно признаваться в этом, даже себе самому. Ведь обеспечивать семью — мужская обязанность.

Клементина повернулась к гладильной доске и сжала ручку утюга. Она подняла его, и Гас увидел как хрупкие кости и сухожилия руки выступили под потрескавшейся и покрасневшей кожей. Лицо жены покрывала испарина, но тем не менее ее окружало спокойствие, которое постоянно исходило из неведомых глубин, куда ему хода не было. Иногда он ненавидел силу, которую чувствовал в Клементине.