Собрание сочинений. Том 5. Голубая книга - Михаил Михайлович Зощенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Короче говоря, Маруся придумала такую штуку. Она взяла и на баночке сделала наклейку «яд» и поверх наклейки изобразила череп с двумя костями. И этот флакончик поставила на стол. И с тех пор никто уже больше не прикасался к жидкости.
За исключением, впрочем, одного раза. Одна истеричка взяла и зараз выпила всю жидкость.
Она, видите ли, поссорилась с одним знакомым. И сдуру заглотала всю жидкость, правда, без особого вреда для себя.
А если б не этот случай, то это ее изобретение было бы на высоте положения. Можно было бы даже патент схлопотать, так сказать, за остроту и хитрость мысли.
Но, безусловно, изобретение несколько меркнет, ибо оно направлено на мещанские интересы — на охрану частной собственности.
В общем, после этого случая Маруся Кораблева переменила тактику. Она теперь носит пузырек в сумочке. Отчасти это неудобно и тяжело, но зато безопасно.
Сей забавный рассказ предлагаем вниманию кокетливых особ. Без желания доставить им неприятные минуты.
А следующий рассказ, наоборот, — кокетливых просит не тревожиться. А пущай его читают отцы и деды и также матери. Детям же читать тоже не рекомендуется, чтоб философская мысль этого произведения не натолкнула бы их на нечто похожее.
Рассказ о том, как девочке сапожки покупали
Трофимыч с нашей коммунальной квартиры пошел своей дочке полсапожки покупать.
Дочка у него, Нюшка, небольшой такой дефективный переросток. Семи лет.
Так вот пошел Трофимыч с этой своей Нюшкой сапоги приобретать. Потому как дело к осени, а сапожонок, конечно, нету.
Вот, Трофимыч поскрипел зубами — мол, такой расход, — взял, например, свою Нюшку за лапку и пошел ей покупку производить.
Зашел он со своим ребенком в один коммерческий магазин. Велел показать товар. Велел примерить. Все вполне хорошо: и товар хорош, и мерка аккуратная. Одно, знаете, никак не годится — цена не годится. Цена, прямо скажем, неинтересная.
Тем более Трофимыч, конечно, хотел купить эти детские недомерки совсем за пустяки. Но цена его напугала.
Пошел тогда Трофимыч, несмотря на отчаянный Нюшкин рев, в другой магазин. В другом магазине опять та же цена. В третьем магазине — та же картина. Одним словом, куда ни придут, та же история: и нога по сапогу, и товар годится, а с ценой форменные ножницы — расхождение, и вообще Нюшкин рев.
В пятом магазине Нюшка примерила сапоги. Хороши. Спросили цену. Ему говорят:
— Напрасно ходите, цена, — говорят, — всюду казенная, и никакой скидки.
Начал Трофимыч упрашивать, чтоб ему скостили несколько рублей для морального равновесия, а в это время Нюшка в новых сапожках подошла к двери и, не будь дура, вышла на улицу.
Кинулся было Трофимыч за этим своим ребенком, но его заведующий удержал:
— Прежде, — говорит, — заплатить надо, товарищ, а потом бежать по своим делам.
Начал Трофимыч упрашивать, чтоб обождали.
— Сейчас, — говорит, — ребенок, может быть, явится. Может, ребенок пошел промяться в этих новых сапожках.
Заведующий говорит:
— Это меня не касается. Я товара не вижу. Платите за товар деньги. Или с магазина не выходите.
Трофимыч отвечает:
— Я с магазина не выйду. Я обожду, когда ребенок явится.
Но только Нюшка в магазин не вернулась.
Она вышла из магазина в новеньких баретках и, не будь дура, домой пошла.
«А то, — думает, — папаня, как пить дать, обратно не купит, по причине все той же дороговизны».
Так и не вернулась.
Нечего делать — заплатил Трофимыч, сколько спросили, поскрипел зубами и пошел домой.
А Нюшка была уже дома и щеголяла в своих баретках.
Хотя Трофимыч ее слегка потрепал, но, между прочим, баретки так при ней и остались.
Теперь, после этого факта, может быть, вы заметили: в государственных магазинах начали отпускать на примерку по одному левому сапогу.
А правый сапог теперь прячется куда-нибудь, или сам заведующий зажимает его в коленях и не допускает трогать.
А детишки, конечно, довольно самостоятельные пошли.
Поколение, я говорю, довольно свободное.
А что со стороны ребенка допущено такое маленькое коварство, то это скорей всего, я так думаю, по причине папиной скупости или, может, у него деньжонок не хватило.
На этом невинном детском рассказике мы хотели закончить наш отдел «Коварство», с тем чтобы перейти к новому — «Неудачи», однако близость этого отдела позволяет нам рассказать еще одну новеллу, в которой два этих предмета — коварство и неудачи — соединились между собой. И вот что получилось.
История с переодеванием
Конечно, всем известно, что в гостинице достать номер сейчас не так легко.
Я как приехал на юг — так сразу в этом убедился.
Слез с парохода, зашел в одну гостиницу, там портье говорит:
— Знаете, я прямо удивляюсь на современную публику. Как пароход приходит, так все непременно к нам. Как будто у нас тут гостиница. Ну — гостиница. Но номеров у нас нет. Переполнение.
Тогда я решаюсь пуститься на такую хитрость. Я выхожу на улицу и обдумываю план действия.
В руках у меня два места. Одно место — обыкновенная корзинка, на какую глядеть мало интереса. Зато другое место — очень великолепный фибровый, или, вернее, фанерный, чемодан.
Корзинку я оставляю у газетчика, выворачиваю наизнанку свое резиновое международное пальто с клетчатой подкладкой, напяливаю кепку на нос, покупаю сигару и ее закуриваю и вот в таком неестественном виде со своим экспортным чемоданом вламываюсь снова в эту гостиницу.
Швейцар говорит:
— Напрасно будете заходить — номерей нету.
Я подхожу до портье и говорю ему ломаным языком:
— Ейн шамбер-циммер, — говорю, — яволь?
Портье говорит:
— Батюшки-светы, никак иностранец к нам приперся.
И сам отвечает тоже ломаным языком:
— Яволь, яволь. Она, шамбер-циммер, безусловно яволь. Битте-дритте сию минуту. Сейчас выберу номер, какой получше и где поменьше клопов.
Я стою в надменной позе, а у самого поджилки трясутся.
Портье, любитель поговорить на иностранном языке, спрашивает:
— Пардон, — говорит, — господин, извиняюсь. By зет Германия, одер, может быть, что-нибудь другое?..
«Черт побери, — думаю, — а вдруг он, холера, по-немецки кумекает? И сейчас на этом языке разговорится».
— Но, — говорю, — их бин ейне шамбер-циммер Испания. Компрене? Испания. Падеспань.
Ох, тут портье совершенно обезумел.
— Батюшки-светы, — говорит, — никак к нам испанца занесло. Сию минуту, —
