Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук

него три жены, а быстро преуспевающий в свете Дантес дал ему даже кличку «трехбунчужного паши».

– Если бы жена отпустила меня, то я проводил бы вас, – сказал Смирнов, которому литературные утонченности супруги очень надоедали. – А, жена? Ты как об этом думаешь?

– Ах, да сделай одолжение, уходи только!

– Отлично! – сказал, дурачась, Пушкин. – Едем!..

И они поехали на Черную речку, «на воды», где по возвращении гвардии из лагерей еженедельно давались балы, на которые собирался весь «свет», и где царили кавалергарды.

Когда Пушкин и Смирнов подкатили к вычурному деревянному павильону, увешанному цветными фонариками и шкаликами, первое, что им бросилось в глаза в пестрой, фантастически освещенной толпе, была высокая, элегантная и внушительная фигура Соболевского, смеявшегося неподалеку от входа с Натальей Николаевной и ее сестрами, которые, как всегда, меркли перед ее торжествующей красотой. Она изменилась не только физически, но и нравственно: незаметно для себя она все более и более теряла свою природную стыдливость… Азинька, «бледный ангел», как звали ее в обществе, увидев Пушкина, зарумянилась, и он почувствовал привычный ожог. Оба старались скрыть свое смущение под шутками и смехом…

Языки завертелись. Послышался смех. Пушкин был уже около сияющей Азиньки. Его осторожное ухаживание за ней было уже замечено, и в обществе зашептались, что в семье Пушкина неладно. Неладно и было. Натали вся жила вне дома. Она приезжала на рассвете, спала за полдень и, как только приводила себя в порядок, снова уносилась по своим светским обязанностям, а к ночи, переодевшись, опять ехала на бал или раут. Дети были заброшены на руки нянек и мамок. Екатерина была совершенно равнодушна к семье сестры и думала только о себе и о Дантесе, который сразу поразил ее воображение. Она, несмотря на сопротивление Пушкина, была сделана стараниями Натали в подозрительно сжатые сроки фрейлиной. Азинька, жалея выбивающегося из сил Пушкина, взяла бразды правления домом в свои руки, но мысль, что это дети ее соперницы, мутила ее и днем, и ночью, и она ненавидела их и мучилась. И раз, когда в доме, по обыкновению, никого не было, Пушкин, неожиданно вернувшись в сумерках домой, застал ее в тяжелом отчаянии одну.

– Азинька, что с тобой? Что такое?..

Она вдруг закрыла лицо руками и, мучительно зарыдав, упала в кресло. Страсть сразу прорвала все плотины, она сказала ему все и зажгла буйными огнями своими и его… Около нее он, усталый, находил то, чего не находил уже около жены, совершенно пьяной от своих успехов и совсем уже не считавшейся с невыносимым положением запутавшегося мужа…

Весело болтая, они стояли в пестром свете фонариков, среди медленно двигавшейся элегантной толпы и со стороны казались богатыми, беззаботными людьми, для которых жизнь – сплошной праздник… Мимо прошла грузная графиня Нессельроде в сопровождении какого-то пожилого, необычайно корректного господина с холодным и надменным лицом. Обе группы обменялись любезными поклонами.

– Кто это с ней? – спросила мало выезжавшая Азинька.

– Это Якоб Теодор Борхардт Анна барон ван Геккерен да Беверваард, славный отпрыск одной из древних голландских фамилий и голландский посол при Российском Императорском Дворе, – с неуловимым комизмом, подчеркивая голосом всю пышность имени, отвечал Соболевский. – Но должен прибавить: мужчина по своим правилам довольно неприятный. Зол, эгоист, не останавливается ни перед какими средствами для достижения своих целей, но зато большой знаток в живописи и древностях всякого рода. Его квартира – настоящий музей… Между прочим, ненавидит нашего Пушкина, которого зовет фрондирующим камер-юнкером. Сам он человек чрезвычайно консервативных убеждений… если, впрочем, у него вообще есть какие-либо убеждения…

И он с веселой улыбкой помахал рукой проходившему мимо с двумя дамами высокому и грузному офицеру с добродушным лицом. Тот, весело улыбнувшись, отвечал поклоном всем.

– А это кто? – спросила Азинька.

– Это Данзас, мой товарищ по лицею, – отвечал Пушкин с еще неостывшей улыбкой. – Напускает на себя вид самого отпетого кутилы, но на самом деле милейший и добрейший парень.

– Но довольно, господа, болтовни! – весело воскликнула оживленная и сияющая Натали. – Мы приехали сюда дело делать… Время танцевать… Кто со мной?

– Ну, разумеется, все!

– Нет, я останусь на свежем воздухе, – сказала Азинька, которой не хотелось быть с Натали.

– И я! – сказала Катя.

– А тогда и я… – добавил Смирнов. – В качестве пажа… Натали с мужем – у Азиньки искривилось лицо – и Соболевским вошли в пылающий огнями и звуками зал. Было очень жарко. И не успели они и оглядеться, как к Натали подкатился сияющий своей блестящей формой Дантес и, не договорив даже как следует своего приглашения, уже потянулся рукой к ее талии, как бы уверенный, что ему отказать она – и никто – не может… И они заскользили в вальсе среди других кружащихся пар… Пушкин и Соболевский следили за ними, и в глазах обоих появился потихоньку оттенок какого-то недоброжелательства.

– Но, в сущности, кто он, этот господин? – пренебрежительно спросил Соболевский. – Ну, шуан, легитимист, кавалерист и прочее, но откуда оно вдруг взялось?

– Черт его знает, кто он, – сказал Пушкин. – К нам, в Россию, он явился, во всяком случае, без запасных штанов, но зато с собственноручным письмом Вильгельма Прусского к его величеству: прусскому величеству содержать всех этих международных карьеристов не улыбалось, и вот оно почтительно сплавляло их северным варварам. В Берлине Дантес встретился случайно с Геккереном, сумел завоевать его симпатии и вот с его помощью, как видишь, оперился… На ушко шепчут, что он незаконный сын сестры Геккерена и голландского короля, а другие уверяют, что он побочный сын самого Геккерена, но… черт их там разберет, где правда… Во всяком случае, по-русски он не говорит и сотни слов, да и те больше в матерном стиле…

– Но как же командует он своими кавалергардами?

– Черт его знает… Мне Гринвальд, командир их, говорил, что офицеришка он совсем дрянной, которого в службе интересует только красивый мундир…

Соболевский через головы следил за танцующей парой.

– Нет, он мне решительно не нравится, – сказал он.

– Болтают, что он стоит при бароне Геккерен на роли… ну, ты понимаешь?.. – тише сказал Пушкин. – Тот давно известен тем, что занимается бугрством…

– Н-но?!

– Так болтают, – пожал плечами Пушкин.

– Нет, решительно, у него вид какого-то конюха, – окончательно решил Соболевский и отвернулся. И вдруг просиял: – А, Ольга Сергеевна!..

К ним подошла смуглая и статная Ольга Сергеевна, сестра Пушкина.

– Что же вы это тут лодырями-то стоите? – смеясь, сказала она. – Язычки все точите? Пригласите же меня на тур вальса!

Соболевский с улыбкой закружился с ней в сутолоке залы.

– Я это нарочно завлекла вас в свои