Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

Ксения оглядывала двор с опаской, ей было не по нраву ни то, что займище стоит с лесу, ни то, что не было видно никого из мужиков на дворе. Вдруг те, где схоронились и только ждут момента, чтоб налететь на ляхов из укрытия да перебить тех. А потом пожала плечами, от судьбы не уйти, ей ли не знать это.

Ежи подтолкнул ее к избе, куда занесли Владислава, и ей пришлось зайти внутрь, быстро перекрестившись на образа в углу.

— Господи помилуй тебя, хозяйка, — проговорила она суетящейся над Владиславом женщине. Та обернулась к Ксении, чтобы ответить, и она замерла, поразившись, красоте той, чей покой они столь нежданно нарушили. Темные, чуть раскосые глаза (явно дань предкам, что когда-то принесли в род дитя от захватчиков Руси), тонкие брови, узкий нос и пухлые губы. Цвета волос Ксения не могла видеть под убрусом, но была готова спорить, что те были темные, будто соболиный мех, и блестящие, как шелк дорогой.

— Аминь, — проговорила хозяйка, окидывая взглядом вошедшую. Потом так же быстро оглядела мокрую Катерину, что ступила следом из сеней. — Подмога мне нужна от вас. В самое время недужий ваш ко мне в руки попал. Еще один день, и кумоха к себе бы забрала. В баню его надо нести. Пропарить хорошенько да растереть его жиром с травами моими. А после отварами с медом напоим и встанет на ноги, сокол твой, кареглазая.

Катерина вспыхнула алым цветом, краснея от слов хозяйки, а Ксения закусила губу от досады, что Владислава отнесли к зазнобе Катерининой. Но промолчала, желая утаить от всех клубок чувств, что распирал грудь, принялась помогать хозяйке во всем, что говорила им — собирала в большую плетеную корзину чистое полотно, какие-то глиняные бутылочки, мешочки с травами. Катерину же послали за водой во двор к колодцу, чтобы нагреть ту в печи, да ляхам приказать, чтобы растапливали баню, что за овином стояла, недалеко от омшаника {1}.

В избе было темно, только горела лампадка маленькая у икон в углу горницы, да скудный свет падал от огня, что не был плотно спрятан за заслонкой печной. Насколько могла судить Ксения, в горнице было чисто прибрано, пахло не скотиной, как обычно у холопов, а полынью, что стелили от блох на пол, да чем-то приятным, но что нос Ксении так и не сумел распознать. Мебели было мало, но вся она была добротная, красиво украшенная дивной резьбой, что говорило об искусной руке мужчины, вырезавшего ее. Ксения отметила мимоходом и печь, явно недавно побеленную, и эту мебель справную, и вновь подумала о хозяине этого займища. Где он прячется? И когда нанесет удар исподтишка, напав на ляхов, когда те совсем расслабятся, разомлеют от тепла, крова над головой и сена мягкого?

Ксения только хотела спросить хозяйку о том, где муж ее, словно мимоходом интересуясь, пока та, придвинув невысокую лестницу, что-то ищет на полке, прибитой почти под потолком, шикая попутно на дитя, что показало круглое личико, обрамленное темными вихрами, с печки, как вдруг раздался какой-то писк, постепенно сменившийся громким младенческим плачем. Хозяйка обернулась на плач, и Ксения тоже повернула голову в сторону, куда та глядела. В углу горницы, плохо освещенном скудным светом, висела колыбель, сплетенная из гибких прутьев ивы. Оттуда-то и раздавался плач младенчика.

На скамье тут же стал ворочаться Владек, пробудившийся от сна этим громким криком, что-то заговорил в голос, повышая его с каждым словом.

— Покачай его, ближе стоишь! — приказала хозяйка. — А то покуда я сойду, наш недужий тут все разнесет ненароком.

Сперва Ксения не поняла, о чем та говорит, а удивилась — доверить дитя незнакомой женщине, что свалилась незнамо откуда с отрядом ляхов. Но в хозяйке ее многое удивляло ныне, как и в этом дворе, где они нашли укрытие и помощь в борьбе с кумохой, потому она все же сделала пару шагов к колыбели и качнула ее робко. Плач смолк, и она заглянула в колыбель, не в силах сдержать своего любопытства. На Ксению из вороха полотна глядели маленькие темные глазенки, также осматривая незнакомое лицо, что склонилось над колыбелью, пухлые губки шевельнулись, выпуская изо рта маленький пузырь, заставляя Ксению невольно улыбнуться.

«…. Ведь у нас родится сын. Мальчик с твоими дивными глазами цвета неба.

— И твоими волосами цвета вороньего крыла…»

Ксения вздрогнула от этого шепота, промелькнувшего в голове, а потом вдруг внизу живота возникла острая боль, разрывающая тело пополам. Она согнулась, отшатнулась от колыбели, ловя ртом воздух. Что происходит? Откуда эта боль? А потом вдруг увидела свои перепачканные руки, свою рубаху белую, насквозь пропитанную алой кровью, что лилась из ее тела.

Почему я в рубахе? Я же в сарафане была, удивленно подумала Ксения, прикусывая губу, чтобы не вскрикнуть от очередного приступа боли. А потом будто скошенная серпом упала на пол подле колыбели детской под вскрик хозяйки, стала проваливаться темноту, смыкающую над ней свои крылья. Последнее, что она слышала перед тем, как свет окончательно погас над ней, был детский плач, долетающий до нее откуда-то издалека, из того лучика света, становящегося все уже и уже.

— Мой мальчик, — прошептали ее губы. — Мой мальчик…

1. Отдаленное помещение на дворе, обычно для зимовки пчел

Глава 26

Кумоха сумела удержаться в теле Владислава только пару дней, а потом все же уступила, ушла обратно в лесные болота. Женщина, что приютила ляхов на своем дворе, оказалась искусной врачевательницей на удивление Ксении, ведь спустя некоторое время и кашель, терзавший грудь шляхтича пошел на убыль.

— Скоро продолжите свой путь, куда бы вы ни шли, — сказала на четвертый день Ксении хозяйка, доставая из печи хлеба с толстой румяной корочкой. Ксения же ловко принимала их из ее рук и аккуратно складывала на стол, застеленный чистым куском полотна, чтобы те быстрее остывали. — Лях уже не так слаб, как был, когда вы пришли на двор ко мне. Уже по двору ходит сам. Вот же упрямый — от замета до замета, будто под хмелем, но сам же!

Ксения распознала, как изменился голос хозяйки при упоминании Владислава, и тут же насторожилась. Хотя признаться, в Любаве все вызывало у нее какое-то странное чувство в душе: то ли настороженность, то ли неприязнь невольную к хозяйке. Она была благодарна той за избавление Владислава от хвори, но все же не могла избавиться от того, что так неспокойно становится на душе всякий раз, когда она видела или говорила с хозяйкой этого лесного двора.

Ксения знала, что человек русский никогда по собственной воле не поселится в такой непроходимой чаще среди шишиг {1} и в соседях у лешего с кикиморой. Да еще вдали от рода своего. Обычно холопы редко разделялись, даже когда их собственные дети женились и создавали свою семью. Просто к основной избе делалась очередная пристройка, в которой отныне должна была жить новоявленная семья. Так и разрастались займища, превращаясь в деревни или села, жители которых имели общих предков. И в такое Смутное время, как то ныне было, проще было выжить, когда тебя поддерживает родимое плечо, а не поодиночке.

Да и дворы ставились на просторах широких, когда есть где сеять зерна да огороды делать. Нет, конечно, тут, на этом дворе есть огород, Ксения видела его за баней, когда относила снедь больному Владиславу, но где в лесу сеять пшено или овес? А то, что зерно у Любавы было, то своими глазами она видела еще пару дней назад, когда хлеба месили первый раз. Вернее, месила тогда Любава, а Ксения только сидела подле стола и наблюдала за быстрыми умелыми руками хозяйки. Она сумела запомнить все действия той и нынче утром уже рискнула сама ставить тесто, сама формировала толстые кругляки, которые сейчас раскладывала на расшитую скатерть уже хлебами с румяной корочкой.

Ксения так погрузилась в свои мысли, что едва не пропустила очередную порцию хлеба, что уже вытаскивала из печи хозяйка.

— Зазевалась, боярынька, — усмехнулась Любава и сама быстро стала раскладывать эту последнюю порцию. Вкусный аромат так и шел от этих горячих кругляков темного цвета, слегка горьких от добавленных перемолотых желудей. Нынче редко кто пек хлеб из чистой муки, даже знатные люди ели такой. Вся земля в сторону южных и западных земель превратилась в пепелище. Сколько раз польский отряд проезжал мимо сожженных деревень и полей с обугленными колосьями, которые уже никто не уберет, когда настанут Дожинки. Как часто сжималось сердце Ксении при виде этого страшного зрелища!