Певерил Пик - Вальтер Скотт

— Яд или клевета, подлый сводник, — вот твои орудия мщения, — сказал Джулиан. — Но слушай внимательно: я знаю твои адские умыслы против молодой девушки, чье имя слишком благородно, чтобы произнести его при тебе, не оскорбив её. Ты нанёс мне обиду, и, видишь, я отомстил. Но если ты осмелишься далее плести свои гнусные козни против этой особы, то клянусь раздавить тебя как презренную ядовитую гадину. Моё слово не менее верно, чем слово Макиавелли, и я сдержу его, если ты попытаешься продолжать своё грязное дело. За мной, Ланс, и пусть этот мерзавец поразмыслит о моих словах.

В этой стычке на долю Ланса после первых минут выпала весьма нетрудная роль: ему пришлось лишь стоять над поверженным на землю поваром, устремив на него, словно дуло пистолета, рукоятку своего хлыста, так что тот мог оказать ничуть не большее сопротивление, чем боров, когда его собираются резать.

Освобожденный своим господином от обязанности охранять столь мирного пленника, Ланс вскочил на лошадь, и оба они пустились в путь, оставив неприятелей своих утешать друг друга, насколько это возможно в таком плачевном состоянии. Но утешиться было нечем: француз оплакивал утрату своих пряностей и фляжек с соусами — волшебник, лишившийся магического жезла и талисманов, не мог бы печалиться сильнее. Чиффинч сокрушался о провале своих тайных происков и о том, что их так преждевременно раскрыли. «Уж этому-то малому я ничего не выболтал, — думал он. — Тут мне просто не повезло. Тайна наша каким-то дьявольским наущением раскрыта, и это может мне дорого стоить, но шампанское тут ни при чем. Если уцелела ещё хоть одна бутылка, я выпью её после обеда и попробую что-нибудь придумать, чтобы поправить дело и отомстить».

Приняв такое мужественное решение, он продолжал свой путь в Лондон.

Глава XXVIII

Он был тысячелик! В его натуреСлился весь род людской в миниатюре.Во мненьях тверд — хотя всегда неправ;Брался за всё — бросал, едва начав.

Семь раз на дню наряд менял проворно:То медик, то министр, то шут придворный,А то вдруг — песни, женщины, вино…Все прихотям пустым подчинено!

Теперь мы перенесем нашего читателя в великолепный дворец на *** улице, где в ту пору обитал знаменитый Джордж Вильерс, герцог Бакингем, чье имя Драйден обрек на плачевное бессмертие несколькими строчками, предпосланными нами этой главе. Среди всех весельчаков и развратников, подвизавшихся при легкомысленном дворе Карла II, герцог почитался самым весёлым и самым развратным. Проматывая несметное богатство, убивая крепкое здоровье и превосходные дарования в погоне за плотскими наслаждениями, он тем не менее втайне лелеял более глубокие и обширные планы и только потому не преуспевал в них, что не обладал постоянством цели и твердостью, столь необходимыми во всех важных начинаниях, и особенно в политических.

Было далеко за полдень; время, когда герцог обычно вставал — если вообще можно говорить о чем-либо обычном в жизни совершенно беспорядочной, — давно прошло. Парадная зала была полна лакеев и слуг в богатых ливреях; во внутренних покоях толпились разодетые на манер знатных господ пажи и дворяне, равняясь пышностью своих нарядов с самим герцогом или даже превосходя его в этом отношении. Сборище в личной приемной герцога можно было бы сравнить со слетом хищных орлов, чующих добычу, если бы такое сравнение не было слишком лестным для этих презренных тварей, которые при помощи разных уловок, направленных на достижение одной и той же цели, кормятся за счет расточительной знати, утоляют её жажду роскоши и подстегивают безумное мотовство, придумывая всевозможные новые способы и средства прожигания жизни. Здесь был и прожектер, с таинственным видом обещающий несметные богатства всякому, кто даст ему вперёд небольшую сумму для превращения яичной скорлупы в великую arcanum[57]. Возле него стоял капитан Сигол, будущий основатель новой колонии, держа под мышкой карты индийских или американских царств, прекрасных, как сад Эдема в первые дни творения, и ожидающих смельчаков переселенцев, коим недоставало только щедрого покровителя, готового снарядить для них две бригантины и шлюп. Толпились тут и игроки разного вида и звания: один молодой, резвый, с весёлым лицом, этакий беззаботный любитель развлечений, кажущийся скорее простачком, чем мошенником, но, по существу, столь же хитрый, расчетливый и хладнокровный, как и стоящий подле него старый профессор тех же наук, чьи глаза потускнели оттого, что многие ночи напролет вглядывались в игральные кости, и чьи искусные пальцы беспрерывно шевелятся, помогая мысленным вычислениям вероятий и возможных удач.

Изящные искусства — я с горечью должен в этом признаться — также послали своих представителей в это нечистое сообщество. Бедный поэт, стыдясь, вопреки привычке, той роли, которую ему предстоит здесь играть, смущенный и низостью своих побуждений и своим чёрным потертым костюмом, держится незаметно в сторонке, дожидаясь благоприятной минуты для того, чтобы поднести герцогу пышное посвящение. Одетый много лучше архитектор, красуясь перед присутствующими, кажет им свою великолепную персону с фасада и с боков и делится с ними планом нового дворца, постройка которого может довести его заказчика до долговой тюрьмы. Но главное место среди всех занимает взысканный герцогскими милостями музыкант или певец; он пришел получить звонкую монету за сладкие звуки, коими пленял гостей на пиру минувшей ночью.

Такого рода люди в большом числе собирались по утрам у герцога Бакингема: истинные пиявки, знавшие только одно — высасывать деньги.

Но пробуждения герцога дожидались и иного рода личности, столь же разнообразные, как его собственные склонности и мнения. Кроме множества молодых людей из высшей знати и богатого дворянства, для которых герцог был зеркалом, указывающим, какой наряд лучше всего избрать на этот день, и которые учились у него, как, неустанно совершенствуя изящество своего костюма, следовать путем разорения, тут присутствовали и люди посерьезнее: государственные деятели, впавшие в немилость, политические шпионы, ораторы оппозиции, услужливые орудия правительства; люди эти нигде больше не встречались друг с другом, но считали жилище герцога чем-то вроде нейтральной почвы и являлись сюда в уверенности, что он, не согласный с их мнениями сегодня, скорее всего согласится с ними завтра. Даже пуритане считали для себя позволительным не чуждаться такого человека, который, и не имей он высокого звания и огромного богатства, уже одними дарованиями своими был бы опасен. Несколько мрачных фигур в чёрном платье и коротких плащах с воротником строгого покроя стояли здесь так же, как ныне развешаны их портреты в картинной галерее, вперемежку с модными щеголями, разодетыми в шелка и золотое шитье. Впрочем, никто не утверждал, что они относятся к числу близких друзей герцога; все были уверены, что они ходят к нему только по денежным делам. Никто не мог сказать наверно, примешивают ли эти важные и набожные люди из числа богатых горожан к заимодателвству политический интерес; но давно было замечено, что евреи-ростовщики, которых обычно не занимает ничто, кроме денег, с некоторых пор стали весьма часто наведываться во дворец ко времени пробуждения герцога.