Великая война - Гаталица Александар

— Я Арчибальд Райс, и я все еще надеюсь, что новый мир будет справедливее старого, хотя и не знаю, что еще держит меня при таком мнении, если как криминолог я видел, что ничего в человеке не изменилось ни внешне, ни внутренне, какому бы усилию или смертельной опасности мы его ни подвергали…

ЭПИЛОГ

И сны снов

Недавно в находящийся почти на границе между Германией и Нидерландами санаторий, куда помещают павших духом и доведенных до крайнего нервного истощения людей, прибыл очень важный пациент. Происходило что-то необычное, если судить по черным автомобилям с огромными ветровыми стеклами. В странной тишине они подъехали по обсыпанной гравием дороге и остановились прямо у входа в огромное мрачное здание с двумя флигелями, заросшими бугенвиллеей и плющом. Из машин вышли солдаты в форме — странная компания, больше походящая на комедиантов, чем на телохранителей: не перекинувшись ни словом, они начали сгибаться в талии, вставать на цыпочки и прикрывать ладонью глаза, чтобы, глядя прямо на заходящее солнце, рассмотреть что-то вдали.

За этими нервными солдатами наблюдали люди, павшие духом и доведенные до крайнего нервного истощения. Они не знали, как объяснить присутствие солдат в этом спокойном, комфортном санатории, который почти не затронула война, потому что здесь лечились богатые пациенты. Даже если бы и забрел сюда какой-нибудь участник Великой войны, то отнюдь не обычный солдат с передовой, отравленный бертолитом или страдающий невыносимыми головными болями после пули, недавно извлеченной из его безумной армейской головы. Нет, в этом санатории лечили настоящих пациентов вместе с мнимыми, и небольшой врачебный коллектив, в полном составе проживавший здесь же, серьезно относился и к тем и к другим, потому что все жильцы этого дома отдыха на зеленом холме были чем-то значимым, а любой их невроз или психоз — чем-то особенным.

У каждого пациента была своя медицинская карта, свой врач, своя одноместная палата и своя медсестра, которая, казалось, заботилась только о нем. И все это избранное общество павших духом и доведенных до нервного истощения людей сразу осознало, что в их санаторий прибывает кто-то особенный, даже в сравнении с ними. О необычном госте заговорили и те, кто чаще молчит, и те, кто лишь изредка бормочет себе под нос, и те, кто каждый день произносит пламенные речи… Пациент прибыл. Прошло три дня с тех пор, как загадочные солдаты осматривали здание и окрестности, будто тренировались, а в санаторий — как твердили все — прибыл император Вильгельм собственной персоной. Лишь немногие в этом сомневались, да и то недолго, а поскольку вновь прибывшего никто не видел, невозможно было ни подтвердить, ни опровергнуть его приезд.

Лишь один пациент никак не мог поверить в прибытие императора. Он утверждал, театрально тыкая правым указательным пальцем в небо, что император правит Германией и половиной мира и находится в Берлине, и повторял: «Помилуйте, разве есть хоть одна веская причина, чтобы император Вильгельм приехал в наш мрачный дом на зеленом холме?» Все в конце концов успокоились и подтвердили, что он рассуждает здраво, но этот пациент был неправ. После жестоких волнений в тылу Германия капитулировала в Великой войне. Ее армию — непобежденную в военном смысле — оттеснили к границам Прусского рейха, а императора Вильгельма вынудили передать престол последнему немецкому императору Адольфу II, князю Шаумбург-Липпе, который, такой слабый и не умеющий править в страшных условиях, продержался у власти всего неделю и 15 ноября 1918 года навсегда передал бразды правления Германией вождям Ноябрьской революции.

Следовательно, неправдой было и то, что император «находится в Берлине», и то, что «правит», и то, что владеет половиной мира. Правдой же было то, что важным гостем, прибывшим в некий санаторий почти на германо-нидерландской границе, действительно оказался император Фридрих Вильгельм Виктор Альберт Прусский. Сломленного поражением и с расстроенными нервами, его привезли сюда ровно через три дня после отречения от престола, поместили в палату под несколько ироничным № 1 и оставили в покое.

И для этого императора, так же как для сербского короля Петра в 1916 году, потекло время-безвременье, сконцентрированные минуты и часы, исчезающие в никуда. Два дня пациент только и делал, что смотрел в окно, при этом на его лице не дрогнула ни одна мышца, а врачи озабоченно перешептывались у него за спиной. Три ночи он и не думал о том, чтобы лечь спать, а тем более — уснуть, поэтому ему была назначена весьма радикальная терапия. На четвертый день его одолела усталость и он заснул, что расценили как первый благоприятный знак.

Поначалу сон действительно был хорошим знаком. Император крепко спал и видел сны. Ему снилось, что сейчас 1914 год и что он находится в Берлине и правит половиной мира без каких-либо угроз. Только в первую ночь в его сне, в тот кажущийся 1914 год, вспыхнула война. Щуплый офицер из первого сна императора достает его — кайзера — манифест и с пафосом, чуть дрожащим голосом читает: «Это мрачные времена для нашей страны. Мы окружены и вынуждены поднять меч. Господь даст нам силы использовать его правильно, так, чтобы мы могли носить его достойно. Вперед, на войну!»

Следующей ночью Вильгельму Прусскому опять снился 1914 год, но на этот раз пожар войны не разразился. Не было его манифеста, никого не вынуждали поднять праведный меч, прусская Германия процветала в 1915 году, переживала неожиданный промышленный прогресс в 1916-м и добивалась новых достижений в 1917-м и 1918-м… Затем больной из палаты № 1 просыпался на влажных сатиновых простынях, словно куколка бабочки в коконе. Он вздрагивал и снова видел вокруг мрачное здание санатория, свою железную больничную кровать и помещение в конце длинного коридора, обставленное белым. Везде вокруг был 1918 год. Германия проиграла войну, он отрекся и передал власть тщедушному принцу Адольфу II… Чем ему заниматься в этой реальности, кроме как смотреть в окно, не моргая и вызывая беспокойство врачей. Или, возможно, лучше спать? Правильно, бывший император должен бежать от такой реальности в сон.

Уже через две недели Вильгельм старался как можно меньше бодрствовать. Он почти ничего не ел и ужасно ослаб, но теперь его сон, который становился все длиннее и длиннее, стал основной причиной для беспокойства врачей. Тот, кого до сих пор называют «кайзером», спит и просыпается. Сны, о которых он никому не рассказывает, кажутся для него живыми, как сама реальность. В них 1916-й, год небывалого промышленного прогресса империи, а затем 1917-й, когда также один успех сменяет другой… Затем важный пациент просыпается и видит вокруг грубый и негостеприимный год 1918-й. Что реальность, а что сон? Со временем свергнутый император все больше верит снам. Он думает, что реальность — это все, что красиво, а все уродливое — это ночной кошмар. Он просыпается, но разве он бодрствует? И спит ли он, когда спит? Ему не хватило одной лишь недели для того, чтобы изменить миры.

Он смеется — беззаботно смеется. Он ест черные виноградинки. Его левая рука больше не сухая, поэтому он перебирает ягоды двумя руками. Через окно своего дворца вдали он видит коричневые дома Берлина, будто сложенные из шоколадного кирпича. И думает, думает, что был бы самым счастливым правителем в мире, если бы только смог избавиться от плохих снов — снов, в которых Германия проиграла Великую войну, а его тайно перевели в санаторий почти на границе между Германией и Нидерландами, чтобы здесь каждый день ему снился один и тот же страшный сон…

Белград, 2009–2012

Приложение

КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ И КАК ВСЕ ЗАКОНЧИЛОСЬ

Три револьверных выстрела

Для патологоанатома Мехмеда Грахо Великая война началась тогда, когда он о ней даже не догадывался, в тот момент, когда он услышал, что сейчас, во время страшной июньской жары, к нему в морг доставят «некие особо важные тела». Для Мехмеда Грахо Великая война закончилась эпидемией холеры в Боснии в 1915 году. Он умер, когда вся комната была наполнена запахом его испражнений и когда он — в своих мечтах — видел себя неотразимым красавцем, одетым как сирийский принц из «Тысячи и одной ночи» и собирался объясниться в любви медсестре.