Донбасский декамерон - Олег Витальевич Измайлов

забыли уже о грехах Довженко 1944 года, а новый его фильм «Мичурин» был признан классическим, Александру Петровичу разрешили ездить на Украину.

Он немедленно воспользовался этим, начал работать над сценарием фильма о строительстве Каховского водохранилища. Его заметки, наблюдения за тем, что происходило в то время в селах Херсонщины, и по сей день имеют определенную ценность как этнографический материал.

Надо сказать, что эта этнография очень сильно на него влияла и раньше. В поездках 1952 года Довженко вспоминает свою пьесу «Потомки запорожцев», написанную почти в одно время с «Украиной в огне». Вспоминает и пишет: «Пьесу эту не поймут ни сверху, ни снизу. Ее время придет в году этак 2000».

Почти угадал. Так и могло бы быть – ведь она насыщена мыслями и лозунгами почти «майданными». Но в то же время текст драмы из колхозной жизни тридцатых годов так густо пересыпан коммунистическими идеями, что пьеса и в обозначенный режиссером год не сгодилась «ни сверху, ни снизу».

Конечно, трудно предсказать, что и как снял бы еще Довженко, если бы не ранняя его смерть. После нее из его имени сделали вывеску, из образа его слепили мифологического героя. Но был он на самом деле талантливейшим самородком, коими полон любой из русских народов. И очень искренне и горячо любил землю, его родившую.

За два года до смерти Александр Довженко записал в дневнике:

«Я хочу жить на Украине. Что бы ни было со мной. Пусть даже сократят мне недолгие уже мои годы, я хочу жить на Украине. Пусть пренебрежение и зло человеческое бушуют вокруг меня, пусть зовут меня врагом народа бесстыдные и жестокие чиновники-людоеды, если им так надо.

Я Украины сын, Украины. Родила меня мать в степи, в поле рос я, знал счастье и горе в поле – большая жизнь – и в преобразованной степи, над Великой торжественной рекой среди народа да поживу я, утешу свое сердце, порадуюсь счастью его. Лечу».

* * *

– Пафос! Пафос и еще раз пафос! – промычал с бутером во рту Панас. – Вы решили меня штампованными рассказами пронять. Так это зря, я давно «перековался».

– Ну а вдруг не совсем, – ласково промурлыкала Донна. Я вам еще рассказик приготовила. Послушаете?

Панас пожал плечами:

– Для того мы и здесь, дорогая.

История о философе, которого называли «русским Сократом» и «харьковским Диогеном»

29 октября 1794 года ушел из жизни один из самых примечательных мыслителей русского барокко Григорий Саввич Сковорода. Ушел, по его собственным словам, не просто из жизни, из материального бытия, а сбежал от этого мира, пытавшегося поймать его в сети соблазнов и недостойных человека благоглупостей.

Хорошо известная его автоэпитафия: «Мир ловил меня, но не поймал».

Поймать его было сложно, ибо этот сын малоземельного казака, ставшего священнослужителем, любил и умел пользоваться малым. И подолгу на одном месте не засиживался. В самом начале своей взрослой жизни он имел все шансы сделать любую карьеру в Российской империи. Потому что помимо казачьих предков отца имел татарских предков матери, которая происходила из старинного, хоть и обедневшего крымского рода Шан-Гиреев. Впрочем, в нем уживались два начала, мешавшие карьеризму. К малороссийскому лукавому взгляду на жизнь добавилась крымская мечтательность и восточный фатализм.

С 1741 по 1743 год Григорий учится в Киевской духовной академии, известной также как Киево-Могилянская. В 1747 году ее стали именовать Киево-Могило-Заборовская академия, почтив таким образом память митрополита Киевского Рафаила Заборовского, сделавшего как никто много для развития этого учебного заведения, заложившего вкупе с Харьковским коллегиумом основы не только духовного, но и во многом светского образования в Российской империи.

Именно митрополит Рафаил, приметивший у отрока Григория талант к пению, столь распространенный у малороссов, отправил его в Санкт-Петербург, в придворную капеллу, где Сковорода сблизился с земляком с похожей судьбой – Алексеем Разумовским, ставшим морганатическим мужем императрицы Елизаветы Петровны.

Три года, проведенные в столице империи, произвели на Григория неизгладимое, но гнетущее впечатление.

Это очень хорошо уловил Иван Кавалеридзе – автор советского биографического фильма «Григорий Сковорода» и трех скульптурных изваяний своему герою. Конечно, он, снимая свой шедевр в 1959 году, делал упор на том, что столичный воздух был вреден свободолюбивому сыну степей, что ему не с руки было пресмыкаться перед сильными мира сего.

Но на самом деле только первое утверждение можно считать более-менее верным, ибо, как мы знаем, Сковорода и сам был не совсем уж простого происхождения, и с фаворитом царицы дружен был, и вхож был в семью видного имперского администратора Полтавцева, глава которой приходился его матери кузеном.

Да и последующие его знакомства подтверждают, что не чурался наш философ дворянских поместий. Причем, как легко входил в них, так легко и выходил из оных.

Характерный пример можно привести из пребывания Сковороды на положении личного учителя у богатого малороссийского помещика Томара. С учеником Григорий Саввич не поладил и обозвал его, как культурно пишут исследователи его биографии, «свиною головою». Матушка отрока возмутилась и указала несдержанному на язык учителю на дверь. По прошествии же не столь и длительного времени после этого она написала Сковороде письмо с извинениями и просьбой вернуться. Тот внял, и Томара-младший со временем стал видным деятелем в империи Александра I, неизменно указывая на то, что всем в жизни обязан был учителю Сковороде.

То же самое мог бы сказать и самый известный ученик Григория Саввича, Михаил Коваленский, вершиной карьеры которого стало рязанское губернаторство. Хотя, без сомнения, в памяти потомков он остался прежде всего как первый биограф философа. Его «Жизнь Григория Сковороды» (1794) до сих пор остается основным источником для изучающих жизнь и дела малороссийского феномена.

Средний возраст жизни Григорий Сковорода провел в скитаниях. Несколько лет бродил по Австрии, Венгрии, Польше, Германии, Италии. И на склоне лет он будет непринужденно вставлять в речь и писания свои не только латинские и древнегреческие слова, но и примеры лексики польской, немецкой, венгерской.

Вернувшись домой, Сковорода мечется между академией в Киеве, коллегиумом в Харькове и усадьбами просвещенных и не очень помещиков, возжелавших, чтобы причесывал воспитание их отроков и парубков уважаемый человек, имевший свою систему взглядов на мир, религию, людей.

И хотя известный историк философии Радлов холодно заметил, что Сковорода, к сожалению, не оставил после себя философской школы, система своя у него была. Судить о ней мы можем по литературным и философским опытам Григория Саввича.

Русский Сократ? Так кем же был и чему учил Сковорода?

Его называли русским Сократом, харьковским Диогеном, Спинозой, тайным отцом славянофильства, одним из первых в