Древнее проклятие (Грешный и влюбленный) - Кристина Додд

Наконец они остались одни. Ранд взял руку Силван и поднес к своим губам. — Герцогиня, достойная Клэрмонта!

— Уж не знаю, почему это Джаспер сказал такое. — Она смущенно опустила руку и задумчиво посмотрела вокруг.

— С чего это они так уверены, что мы хотим остаться на террасе?

— Да ночь уж очень хороша. — Он показал сначала на верхний этаж дома, где в каждом окне мерцали огни свечей, а потом на узкую полосу горизонта, на край земли и неба, откуда лился призрачный свет луны. — Чудесно!

— Но у тебя наверняка болят ноги. Стоило бы дать им хоть немного покоя.

— Нашла о чем тревожиться! Мрамор — камень мягкий, да мы еще накроем его вот этим. — Ранд показал на одеяла, вынутые из кареты, которые он все еще держал под мышкой.

— Но ты же…

Приложив палец к ее губам, он сказал:

— Доверься мне.

Была уже глубокая ночь, и Ранд не мог видеть ее лица, но он знал, что в глазах Силван стоят слезы. Все замерло вокруг — и в этой глубокой тишине застыли двое. Потом Силван негромко сказала:

— Я тебе доверяю.

Ранд обнял ее и повел вверх по лестнице.

Когда они дошли до террасы, вдруг разом Погасли все окна в нижнем этаже, как будто кто-то нарочно задул свечи. Неужто все обитатели дома, вся прислуга прильнула в этот момент к окнам, чтобы проследить за тем, как разворачивается действие пьесы, актеры которой более, всего желали бы отсутствия всякого зрителя? Или же, напротив, все, встав на цыпочки, поспешили удалиться, чтобы супружеская пара была вольна в мире и покое разрешать все свои сомнения?

— Соглядатаи, — бросил Ранд в сторону окон нижнего яруса и направился в самый уединенный уголок террасы. Тут он расстелил одеяла и подал знак Силван. Она укуталась в одно из них, поджав под себя ноги и обхватив колени руками. Ранд сел рядом, накинув сверху второе покрывало так, чтобы обоим им не было холодно.

— Ты только погляди, — сказал он. — Не помню ночи, чтобы была так хороша, как эта.

Месяц светил достаточно ярко, чтобы он мог различить во мраке ее откинутую назад голову, но все же не настолько сильно, чтобы в лунном свете утонули звезды. А звезд высыпало… Их там, на небе, были миллионы.

— Миллионы, и миллионы, и миллионы, — задумчиво произнес Ранд. — Они испещряют черноту Вселенной причудливыми узорами. Куда ведут эти звездные тропинки, как ты думаешь?

— Я не знаю. — Запрокинув голову, Силван пыталась проследить всю светящуюся дорожку Млечного Пути, пересекающую небосвод. — Может, и мы однажды двинемся по этим тропинкам?

— Однажды, — как эхо, повторил он вслед за нею. — Столько звезд, мы никогда их не пересчитаем. Старые люди говорят, что звездочки — это души умерших людей. — Он положил руку на ее плечо. — Одна звездочка — это, значит. Гарт. Да?

Она повернулась к нему и улыбнулась.

— Хорошо бы так. — Потом улыбка слетела с ее губ. — А Брадли Доналду тоже звезда досталась?

— Вряд ли. — Ранд покачал головой. — Это, наверное, не всем дано — после смерти людям светить. А отец Доналд своей звезды лишился. В наказание за все, что он совершил.

— Да, это справедливо, — согласилась Силван.

— А как по-твоему, по звездочке на каждого парня, ну, из тех, что погибли у Ватерлоо, досталось?

Она шумно вздохнула.

— Я думаю, на всех хватило.

— По-моему, там они. Видишь, как задорно мигают? Это они для тебя мерцают, Силван. Им же иначе никак невозможно поблагодарить тебя.

— За что? — Она уже ни на него не глядела, ни на звезды — уставилась вниз, на свои ладони, разглаживающие плед.

— За то, что ты старалась вернуть их к жизни. И еще за то, что ты их оплакивала, когда…

— Когда я их убивала?

Он обхватил ее за плечи и притянул к себе так, что лицо Силван оказалось напротив его, а потом, когда она снова подняла глаза, твердо сказал:

— Ты их не убивала. — Я-то лучше знаю. — Она откинула волосы, упавшие ей на лицо. — Бывали такие солдатики, которых приносили до того израненными, что непонятно было, как они не умерли еще на поле боя. Но бывали такие, которые умирали потому, что мы не знали, как им помочь. Бог призвал их в лоно Свое, — так я себя утешала, но ведь коль уж Бог послал меня туда, чтоб я им помогала, то почему Он не даровал мне те знания и те лекарства, без которых никак невозможно исцелить раненых. Почему они должны были умереть?

Как бы Ранду хотелось найти слова, которые облегчили бы муки Силван, но он не знал этих слов.

А Силван продолжала ломким, надтреснутым голоском:

— И были такие, что меня проклинали. Но почти все цеплялись за меня в последней надежде. Никто не хотел умирать. И во всем этом не было ни отречения, ни смирения, ни достоинства. — Она замолчала, созерцая звезды, а Ранд затаил дыхание ожидая продолжения. — Был там один парень… Никогда мне его не забыть. Звали его Арнолд Джоунз. Здоровенный, как буйвол, а вот не пощадила его пуля, прямо в грудь угодила. Все считали, что он не очень умен, но это лишь потому, что он был всего лишь рядовым, самым заурядным солдатом. Свои страдания он переносил молча, чтобы не давать никому знать о той боли и о том ужасе, которые разрывали его изнутри. — Она повернулась к Ранду. — И трусом он не был. Нет, нет. Просто это был совсем еще молоденький мальчик. Он еще не брился, и подбородок у него такой гладкий был, словно его котенок долго вылизывал…

Ее голос сорвался, и Ранд почувствовал, что Силван на грани истерики. И как можно более спокойно спросил:

— Ну и помогла ты юному Арнолду Джоунзу?

Силван исступленно замотала головой и вдруг безудержно рассмеялась. Она хохотала, хохотала и хохотала. Задыхалась от хохота и не могла остановиться. Истерический смех все усиливался. Ранд выпрямился, и этот жест заставил Силван испуганно отпрянуть назад. Она выставила вперед руку, как бы защищаясь от удара, и тогда Ранд догадался, что это был не первый приступ истерики, из которого ее выводили самым решительным образом.

Он опустил ее руки и прижал их к себе. Силван — медленно, болезненно, с трудом — приходила в себя.

— Помогла ли я ему? — Ее голос дрогнул. — Если все время стараться удержать уходящую жизнь — значить помогать, тогда да. Какая-то инфекция попала в его легкие. Доктор, который удалил пулю из его груди, сказал, что одно легкое серьезно задето, так что ничего удивительного не было в том, что он.., ну, Арнолд просто хотел, чтобы рядом была чья-то теплая рука и чтобы ее можно было коснуться, хоть изредка. Родни у него не было, сам он рос на улицах Манчестера, значит, выжил только благодаря своей смекалке. Вот почему я точно знаю, что глупым он не был. Это потому, что он.

Она отодвигалась от Ранда, отгораживалась от него. И от повествования своего тоже отгораживалась. Очень осторожно он попытался вернуть ее к разговору: