Смерть меня подождет - Григорий Федосеев

-- Уж извини, надо было мне раньше догадаться. А ведь ловко получилось: от удара ты так тряхнул мотор, что он заработал. Ударь я слабее, нам бы теперь не нужно было выкручивать штаны.

Я машу своим, все еще наблюдающим за нами с утеса, чтобы они шли дальше. Минут пять хлопочем у мотора и без препятствий выходим к сливу левым берегом. Здесь легче.

Нина, Михаил Михайлович и Бойка идут до следующего поворота, там мы их подбираем. День уходит. Вода в Мае светлеет, река стихает, утомившись в быстром беге. Мягко дует ветер. Странное ощущение -- ни единого живого существа, жуткое безлюдье.

Совершенно неожиданно из-за отрога вместе с гулом вырывается самолет. Заметив нас, он кренится с крыла на крыло, стремительно проносится над нами, летит дальше, все еще качаясь на крыльях.

-- Костя, причаливай к берегу! -- кричу я.

Там виднеется широкая прогалина. Пока добираемся туда, самолет проходит высоко над нами в обратном направлении. Мы все выскакиваем на берег, ждем долго, ждем с великой надеждой, что наконец-то рассеется наша тревога.

Машина где-то в тесном ущелье развернулась и, сваливаясь на нас, выбрасывает вымпел -- белую ленту с камнем. Все бежим к нему. Самолет уходит на юг. Я развязываю стянутую тугим узлом записку. Чувствую, как весь холодею. На бледном лице Нины появляются багровые пятна, сухие губы нетерпеливо шепчут:

-- Да скорее же развязывайте!

В записке коротко сообщалось:

"На гольце людей нет. Хорошо видел полотнище от сгоревшей палатки и на земле какие-то обугленные вещи. Больше ничего не заметно. Соболев".

Первым пришел в себя Михаил Михайлович.

-- Уж если бы что случилось с Трофимом, летчик рассмотрел бы, -говорит он спокойно. -- Видимо, Трофим еще до грозы ушел вниз.

-- Нет, нет, не верю! -- истерично кричит Нина. -- Почему он не вернулся после грозы, чтобы принять сигнал? -- Она хватает нас за руки, тащит к лодке, но вдруг останавливается. У нее дрожит подбородок, глаза мутнеют, косынка сползает на шею. -- Если вам дорог он, -- говорит она, пересиливая себя, -- вы не должны задерживаться, не надо спать, есть, откажитесь от всего, пока не увидим Трофима. Умоляю, давайте скорее плыть, или я уйду сама...

-- Успокойся, Нина, мы ни минуты не задержимся, тем более, что остается недалеко от сворота.

Мотор работает на полную мощь. Еще преодолеваем опасный перекат, отнявший у нас много времени. Тут уж поработал моторист!

Последнее небольшое усилие, и мы попадаем на широкую водную гладь. Костя успокаивается, долго и пристально смотрит мне в глаза. Я улыбаюсь. Он говорит, кивая на отставший рев бурунов:

-- Тут нам была бы хана, если бы...

-- Если бы что?

-- Если бы я во время не вспомнил про ваш кулак.

Мы прибиваемся к берегу, выливаем из лодки воду.

-- Михаил Михайлович, дайте закурить, -- просит Костя, придавая лицу неправдоподобное выражение спокойствия.

-- Ты же не куришь!

-- Может, не так страшно будет.

Ущелье тонет в черном бархате ночи. И вдруг свет включенной фары стегнул бичом по реке, выхватил из темноты утесы. Ночью опасность более ощутима.

За утесами кривун и впереди, в самой глубине ущелья, видим огонек, пронизавший мрак ночи.

-- Наши! -- обрадованно кричит Михаил Михаилович.

Да, это наши. Тут, видимо, и поворот на пункт Сага. Неужели здесь нет Трофима? Боже, что тогда будет с Ниной! Но не нужно отчаиваться. Я верю, огонек рассеет нашу тревогу.

Свет фары сквозь темноту нащупывает край густого ельника, высунувшегося из боковой лощины, галечный берег с ершистым наносником. Еще через минуту видим палатки, плот на воде, и у огня сбившихся в кучу людей. Вот удивлены они появлением в этих глухих кривунах Маи моторки, да еще ночью!

Лодка вкось пересекает реку. Расстояние до лагеря быстро сокращается. Фара обливает ярким светом людей, прошивает ельник. Узнаю Фильку, Пресникова, Бурмакина, Деморчука, двух проводников. Глаза упрямо ищут Трофима. Почему он не бежит навстречу, как это было всегда? Кажется, у меня не сердце бьется в груди, а дятел долбит по больному месту.

Нас узнают, улыбаются, "а лицах людей обычное спокойствие, -ни тени тревоги.

Глохнет мотор, лодка с разбегу вспахивает носом береговую гальку.

Путь окончен.

-- Где Трофим? -- спрашиваю я Фильку.

-- На пункте, -- отвечает тот.

У меня из рук валится шест. Нина всхлипывает. Лица людей вдруг становятся суровыми. Кто-то шевелит ногой гальку. В наступившей тишине мерным прибоем стучат о долбленку набегающие волны реки.

Ребята помогают Нине сойти на берег. Вспыхивает подновленный костер. Я задерживаю Фильку у лодки.

-- Ты почему здесь?

-- Вчера вечером меня отправил сюда Трофим. Иди, говорит, Филька, в лагерь и следите -- как появится на гольце дым или гелиотроп засветит, ведите оленей, сниматься будем с пункта. Приказал, чтобы до его прихода плот был готов. А что случилось?

-- На пункте палатка сгорела, и Трофима там нет с ночи. Куда он мог уйти?

-- Не должен уйти, нет, нет! -- убеждает меня Филька. -- Разве под голец спустился, там балаган каюров, и заболел...

-- Да, это может быть.

В лагере тишина, точно в нем ни единой души. Я подхожу к костру. Ослепительный свет вынуждает меня зажмуриться. После небольшой паузы я говорю:

-- У Трофима что-то случилось. Он не принял наш сигнал об окончании работы, и фонарь остался непотушенным. Сегодня к пункту летал самолет, на гольце никого не оказалось, палатка сгорела. Мы рассчитывали застать Трофима здесь...

Становится совсем тихо. Потом кто-то загремел чайником, кто-то бросил в огонь сухие поленья, и к небу поднялся рыжим языком огонь.

-- Не будем гадать, надо идти, -- говорит Пресников. -- Всяко может случиться: и ногу недолго вывихнуть, и простыть -- небольшая хитрость.

-- Да, да, надо идти, -- зашумели все.

-- Ты, Филька, знаешь тропу? -- спрашиваю я.

-- Не раз топтал ее.

-- Поведешь меня с Михаилом Михайловичем сейчас. А ты, Пресников, с остальными утром пораньше соберете оленей, возьмете продовольствие, палатки, постели -- и следом за нами. Понятно?

-- Повторять не надо.

-- Я не останусь здесь, я пойду с вами, -- говорит простуженным голосом Нина.

-- Хорошо, только не волнуйся и не мучь себя догадками. Трофим в балагане, и мы к утру будем у него.

Мы ужинаем.

-- Нина, ешь, нельзя голодать, иначе останешься здесь, -- угрожаю я.

А сам чувствую, как тепло костра, разливаясь по телу, отбирает последние силы. Устали мы. Болят спина, плечи, ноги. Убийственно хочется уснуть, безразлично где: на острых ребрах камней, на мокрой земле или сидя.

-- Филька, собирайся, да попроворнее. Положи в рюкзак бинты и йод.

Нина сидит у огня сгорбленным комочком, в тяжелом забытьи. Какие страшные думы гнездятся в ее голове! Как жаль мне тебя, Нина!.. И все-таки я верю, ты еще будешь счастлива с Трофимом.

Мы уходим сквозь ельник в темную ночь. Впереди Филька. Справа, в глубокой промоине, мечется ручей. Вверху, в бездонье, мерцают звезды. Ничего не видно.

Идем по глубокой расщелине на восток, к невидимым вершинам. В этой ужасающей темноте не нужны глаза, не знаешь, куда ступают ноги. Передвигаемся с опаской. Все время кажется, что под тобою пропасть. Но надо идти, идти и идти.

-- Где же Трофим? -- слышу голос Нины, полный отчаяния.

-- Он под гольцом в балагане, -- уверенно говорит Филька. -- Такого мужика, как Трофим, не то что гроза, а и сам атом не возьмет -расщепляется. Мы-то ведь знаем его.

Идем, торопимся, еще надеемся встретить Трофима на тропе. Ах, если бы вот сейчас услышать его шаги или крик о помощи!

Нас накрывает туча. Тьма резко чернеет. Ледяной ветер дует из этой тьмы. На лицо падают невесомые пушинки снега. Все это обрушивается внезапно, сразу, Филька ведет нас вслепую. Слышим, как он посохом нащупывает путь, как его ноги проваливаются в пустоту, ломают кусты. Так темно, что мы не видим не только тропу, но и друг друга. Небо и земля неразличимы.

-- Давайте дождемся луны, может, посветлеет, -- предлагает проводник.

Идти действительно некуда, мы точно в пустоте. Находим на ощупь под камнями сухое место, усаживаемся, жмемся друг к другу. Ждем. Ждем долго. С облаков падает снег. Если бы не этот адский холод!

-- Филька, карауль, как прояснит -- растолкаешь всех, -- говорю я, вбирая голову в воротник, как черепаха, и засовываю глубоко под телогрейку закоченевшие руки. Пытаюсь как-то отгородиться от холода, найти такое положение, при котором можно будет немножко забыться. Но вдруг подумалось: а что, если за ночь выпадет больше снега и у Трофима нет костра! Сразу мне вспоминается Джугджурский перевал, где мы замерзали в пургу без огня. Меня всего потрясает это воспоминание. Я вскакиваю. Разве не величайшее преступление наша задержка?

-- Братцы, надо идти!

Молча, медленно поднимаются мои спутники. Бойка стряхивает с шубы мокрый снег. А кругом темная ночь да зловещий шорох выпавшего снега. Шаги тяжелеют. Все мы чувствуем себя слабыми, беспомощными, среди мрака. Главный ориентир -- шум ручья. Его я стараюсь держать справа. И важно, чтобы путь все время шел на подъем...