Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941 - Ирина Павлова

Так называемая сталинская перековка в лагерях оказывала необратимое влияние на психологию человека. Вспомним при этом В.Т. Шаламова, который считал «лагерь отрицательным опытом для человека – с первого до последнего часа. Человек не должен знать, не должен даже слышать о нем. Ни один человек не становится ни лучше, ни сильнее после лагеря. Лагерь – отрицательный опыт, отрицательная школа, растление для всех – для начальников и заключенных, конвоиров и зрителей, прохожих и читателей беллетристики»[1156]63.

Таким образом, результат сталинских преобразований – это не только миллионы уничтоженных, погибших от голода и умерших в лагерях и в местах спецпоселений. Это каждый третий дееспособный член советского общества, переживший опыт сталинских лагерей или мест спецпоселений. А та часть общества, которая не сидела, а сажала, пытала, расстреливала, надзирала в лагерях и спецкомендатурах! Не надо забывать и о том, что эти люди могли воспитать и воспитывали себе подобных. Насильственная криминализация советского общества – один из самых страшных результатов строительства сталинского социализма.

Для сравнения: по имеющимся данным, в России за период с 1826 г. по 1906 г. было казнено 984 человека – по 11 казней в год. Всплеск государственного насилия относится ко временам Столыпина, когда с 1905 по март 1909 г. к смертной казни было приговорено 4797 человек, из них повешено и расстреляно 2353, т.е. ежегодно производилось примерно по 995 казней[1157]64. Под впечатлением этой политики Л.Н. Толстой в 1908 г. написал свою знаменитую статью «Не могу молчать». Больше всего его, кроме прямого зла, которое причинялось жертвам насилия и их семьям, волновало развращающее влияние этого насилия на массу народа. «Распространяется же это развращение особенно быстро среди простого, рабочего народа потому, что все эти преступления, превышающие в сотни раз все то, что делалось и делается простыми ворами и разбойниками и всеми революционерами вместе, совершаются под видом чего-то нужного, хорошего, необходимого, не только оправдываемого, но поддерживаемого разными, нераздельными в понятиях народа со справедливостью и даже святостью учреждениями: сенат, синод, дума, церковь, царь»[1158]65.

Насилие со стороны государства по отношению к собственному народу, которое проводилось в интересах строительства социализма, оказалось несоизмеримым по своим масштабам с государственным насилием в России в начале века. Даже если согласиться с официальными данными о репрессиях в 1937–1938 гг., то получается, что в год расстреливалось 340 846 человек – по 934 в день, почти столько же, сколько во времена Столыпина за год. Если взять за основу данные, о которых говорила О.Г. Шатуновская, выходит 2950 человек в день! Однако в 1930-е гг. в СССР не только не было Л.Н. Толстого, но и народ к этому времени был развращен насилием в такой мере, которую не мог себе и представить наш гениальный писатель. Слово «расстрелять» стало обычным и уже никого не повергало в отчаяние. Как вполне обыденное дело были восприняты рассуждения Сталина о будущей участи оставшихся оппозиционеров, которыми он поделился с участниками февральско-мартовского 1937 г. пленума ЦК: «Вы не утешайте себя тем, что каких-нибудь 12 тыс., может быть, из старых кадров остается и что троцкисты последние кадры пускают в ход для того, чтобы пакостить, которых мы скоро перестреляем, не утешайте себя» (выделено мною. – И.П.)[1159]66. В этой связи необходимо еще раз подчеркнуть, что сталинские репрессии были не актом стихийного насилия и уж тем более не реакцией государства на усилившийся беспорядок в обществе. Это было насилие, имевшее своей целью переделку общества. «...Вся наша работа по строительству социализма, – подчеркивал Жданов в своем докладе на XVIII съезде ВКП(б), – вся наша воспитательная работа направлена к переделке сознания людей. На то и существует наша партия, на то мы и добились побед социализма, на то мы и ставим задачи коммунистического строительства, чтобы переделывать людей, их сознание»[1160]67.

По тем глубоким последствиям, которые имели сталинские репрессии, их вполне правомерно называть этно-культурной революцией, как предложил историк В.Л. Дорошенко: «В войне с народом решалась двуединая задача: осуществление коммунизма и тем самым сохранение власти путем полного подчинения народа этой власти и преобразование народа в соответствии с идеологией и интересами этой власти. Основным способом этой войны было противопоставление и натравливание одной части народа на другую. В результате этой борьбы власть вытравила в народе не слишком укоренившиеся основы христианской морали, лишила людей хозяйственной самостоятельности, т.е. социальной и экономической автономии, что связано с широким комплексом стереотипов сознания и поведения, видения своих интересов... Сознание проявляется прежде всего в языке, а это смесь официального советского новояза с языком тюрем и лагерей, через которые прошла значительная часть населения»[1161]68.

В результате миру явилось новое люмпенизированное общество, не знавшее в массе своей, что такое нормальное, цивилизованное отношение к труду, общество, в котором люди десятилетиями жили в обстановке лжи и привыкли по-люмпенски относиться как к государству, так и друг к другу, общество, не представлявшее себе, что такое право и правосознание. Замечательную характеристику подобных социальных образований (по типу «желе») дал философ М.К. Мамардашвили в одной из своих лекций по социальной философии еще в 1981 г.: «Существует как бы такой закон истории: живущие в этом "желе" люди считают себя носителями особой миссии, особой одухотворенности (душа якобы есть только у них). А в действительности они, как правило, аморальны, потому что "желе" поддается любому произвольному действию. Оно пройдет по нему, не наталкиваясь ни на какие структуры, в том числе личностные. Если угодно, здесь не существует честного слова. В другой, формализованной системе возможна ситуация, когда действие будет основано на честном слове, ибо личностная структура в данном случае не тождественна социальному статусу, социальной роли. Есть одновременно и то, и другое. В этом случае если и захотят заставить человека сделать подлость, то воздействие извне натолкнется на "кристаллическую" решетку самой личности – личностную структуру. Когда есть такие решетки, невозможны массовая истерия, массовое доносительство и прочее. В случае же "желе" их нет, и оно заполняется моралистикой... Жизнь усложнена именно потому, что она в действительности максимально проста, подобно мягкому желе»[1162]69.

Создание структур гражданского общества является необходимым этапом на пути демократизации России. Демократия предполагает усложнение форм социальной жизни и, прежде всего, накладывает на каждого члена общества тяжелое бремя свободы и ответственности. События последних лет с беспощадной ясностью выявили непреодолимые препятствия на этом пути. Оказалось, что дело не только в грехах и пороках современной российской государственности и отсутствии у нее демократических традиций, но и в самом обществе, в котором «советская парадигма» не только не разрушена, но и не поддается вытеснению из массового сознания и которое все более явно демонстрирует свое желание вернуться назад[1163]70. 

Глава VI

СТАЛИНСКИЕ ЗАМЫСЛЫ ПО РАСШИРЕНИЮ

«ФРОНТА СОЦИАЛИЗМА»

Никому на слово, товарищи, верить нельзя...{6}

В советской историографии многие десятилетия бытовали положения о том, что Октябрьская революция стала «великим началом мировой пролетарской революции; она указывала всем народам мира путь к социализму». Однако, как убеждали читателей авторы шеститомной «Истории Коммунистической партии Советского Союза», партия «видела свою миссию не в "подталкивании", не в "экспорте революции", а в том, чтобы практическим примером убеждать народы в преимуществах социалистического строя»[1164]1.

В действительности же все делалось с точностью до наоборот. Правда, в первые месяцы и даже годы после Октябрьского переворота лидеры большевистской партии не скрывали не только своей веры в мировую революцию, но и своих действий, направленных на ее «подталкивание». Не один В.И. Ленин жил надеждой на то, что «как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот». Исследователь Л.А. Коган суммировал высказывания и предложения других известных деятелей партии того времени на этот счет: Л.Д. Троцкий в 1919 г. предлагал сформировать мощный конный корпус для броска в Индию, так как, по его мнению, путь на Запад пролегал через Афганистан, Бенгалию и Пенджаб. Н.И. Подвойскому принадлежит высказывание о том, что «одно должно претворяться в другое так, чтобы нельзя было сказать, где кончается война и начинается революция». Предлагая создать Генеральный штаб III Интернационала, М.Н. Тухачевский писал в июле 1920 г.: «Война может быть окончена лишь с завоеванием всемирной диктатуры пролетариата». Известны и другии сентенции: – К.Б. Радек: «Мы всегда были за революционную войну... штык – очень существенная вещь, необходимая для введения коммунизма». – Ф.Э. Дзержинский: «Мы идем завоевывать весь мир, несмотря на все жертвы, которые мы еще понесем». – Н.И. Бухарин: «Рабочее государство, ведя войну, стремится расширить и укрепить тот хозяйственный базис, на котором оно возникло, то есть социалистические производственные отношения (отсюда, между прочим, ясна принципиальная допустимость даже наступательной революционно-социалистической войны)»; «Гражданская война – минус, но она дает возможность перестройки на новых началах». В 1919 г. в Петрограде вышла книга Г. Борисова (псевдоним экономиста и философа И.А. Давыдова) под названием «Диктатура пролетариата», в которой прозвучало откровенное признание: «Нет, не мир, а меч несет в мир диктатура пролетариата»[1165]2.