Человек-амфибия (повести) - Александр Беляев

Весь угол комнаты между окном в левой стене и входной дверью занимал длинный овальный диван. Сюда Михеев приглашал самых любимых, даровитых научных сотрудников и обсуждал здесь их работу, делился своими заветными мыслями.

Но все это было в прошлом. Уже давно Михеев не требовал ни одной книги, давно прекратились и совещания на овальном диване.

Кабинет представлял собою растянутый прямоугольник. Стена против входной двери в правой своей половине как бы обрывалась и переходила в другую комнату или глубокую нишу, по обеим сторонам которой возвышались две белые колонны строгого дорического стиля.

К этой нише и направились Лавров и Сугубов, а вслед за ними и Нина.

Она увидела широкие, откинутые назад спинки двух кресел, почувствовала падающие сверху теплые лучи невидимого солнца, в лицо пахнуло ветерком, напоенным запахом моря, послышался мерный шум прибоя, и, наконец, в глубине ниши она увидела самое море. Конечно, это были только оптика и техника, но неожиданность усиливала иллюзию. Нина так засмотрелась на океан, что даже забыла о великом ученом. А тем временем Лавров и Сугубов уже здоровались с ним и с дочерью.

Так вот он, знаменитый Михеев! На первый взгляд он не показался Нине расслабленным стариком. На его голове была «историческая» шапочка из черного шелка, знакомая по портретам. Седые усы, бритый подбородок, ровный нос, еще живые, но чуть сонные глаза… Он с видимым трудом поднял правую руку и протянул Лаврову, а затем Сугубову, без улыбки и какого-либо выражения на лице. Видимо, он не узнавал их, хотя они навещали его не реже двух раз в месяц. Лавров представил Нину. Но Михеев поднял в это время глаза вверх, посмотрел на капители колонн и сказал:

— Хороший кабинет. Хотел бы я иметь такой.

Затем его взгляд упал на лицо Нины. Он вдруг протянул к ней обе руки и воскликнул:

— Тамара! Вот хорошо, что приехала. Наклонись, я поцелую тебя в щечку.

Нина смутилась, но быстро наклонилась, и старик поцеловал ее.

— Принял за Тамару, любимую внучку, — пояснила дочь Михеева.

Услышав голос дочери, Михеев повернулся к ней, неуверенно протянул руку и сказал:

— Мы, кажется, знакомы с вами?

— Да уж будет тебе, папа, — отвечала дочь, с печальной улыбкой пожимая его руку. — Вот так-то целыми часами и днями греемся на солнышке и дремлем под шум прибоя. И никаких картин ему больше уже не надо. Говорит, что новые впечатления его утомляют, — обратилась Анна Семеновна к Лаврову.

Лавров объяснил ей, зачем они приехали.

— Ну что ж… Отца и спрашивать нечего, — ответила Анна Семеновна. Сами видите, в каком он состоянии. Делайте все, что необходимо, только осторожно. Варвара Львовна и Иван Константинович помогут вам, — и указала глазами на сиделку и санитара.

В кабинете Михеева не было лабораторных условий: стены и потолок не изолированы, и, кроме того, в комнате находилось несколько мозговых генераторов. Поэтому Лавров не решился принимать электроволны мозга Михеева на антенну, а захватил с собою для верности надевающийся на голову колпак.

Михеев поворчал немного и даже помотал головой, пока с его головы снимали шелковую шапочку и надевали колпак аппарата. Затем утих и задремал.

Так как необходимо было, чтобы мозг Михеева проявлял возможно большую деятельность, Лавров попросил санитара пустить на ученого струю свежего воздуха. Михеев поморщился и приоткрыл глаза. Лавров сейчас же начал громко рассказывать о последнем научном эксперименте ближайшего ученика и заместителя Михеева — академика Наумова и молодого ученого Малинина, продолжавших работы Михеева над получением внутриатомной энергии. Все свое остроумие, весь свой ораторский талант призвал Лавров на помощь, чтобы заинтересовать Михеева. И это как будто удалось. Лицо Михеева несколько ожило, он даже попытался задать какой-то вопрос. Он был похож на человека, отчаянно борющегося с сильной дремотой. Но… дремота одолела. Михеев закрыл глаза и пробормотал:

— Как неприятно подуло с моря холодным воздухом…

Лавров недовольно крякнул и буркнул, даже не понижая голоса:

— Больше из него, кажется, ничего не выжмешь.

Колпак сняли с головы Михеева, аппарат унесли. Лавров, Сугубов и Нина распрощались с дочерью ученого — сам он продолжал дремать — и вышли.

В голубой эмалевой гостиной аппарат уже стоял на овальном столе. Лавров быстро подошел к столу:

— Интересно посмотреть цереброграмму Михеева!

Сугубов безнадежно махнул рукой:

— Да разве это мозг Михеева?! Это развалина великого здания. Какое печальное зрелище!

— Вы слишком мрачно настроены, Леонтий Самойлович, — возразил Лавров. Не все же процессы необратимые…

— Так, по вашему мнению, и старческий маразм Михеева — процесс обратимый? — колко возразил Сугубов.

— Я совсем не утверждаю, что патологическая старость — процесс обратимый. Но мы можем…

— Поздно, поздно, Иван Александрович. Вы знаете, я больше на профилактику налегаю. Ортобиоз, правильный образ жизни должен обеспечить нам здоровую, бодрую, нормальную старость без ослабления памяти и…

— А разве Михеев вел неправильный образ жизни?! — воскликнул Лавров. Не вы ли сами вырабатывали для него жизненный режим?..

Обычный спор между «друзьями-соперниками» зашел бы далеко, если бы внимание ученых не было отвлечено лентой, которую Нина тем временем извлекла из аппарата. На ленте видна была кривая работы мозга Михеева.

— Смотрите, смотрите! — уже совершенно дружеским тоном обратился Лавров к Сугубову. — Это что-то совершенно исключительное…

На ленте сначала шла тоненькая вибрирующая ниточка. Размах зигзагов, то есть амплитуда колебаний, «пульсация», был совершенно ничтожен, почти незаметен для глаза. Это характеризовало вялость мозговой работы Михеева… И вот эта тончайшая линия в нескольких местах вдруг как бы раздулась. Размах отдельных колебаний был так велик, что выходил за пределы ленты.

— Вот он, взлет гения!.. — тихо проговорил Лавров, почти подавленный грандиозностью явления. Нечто подобное, вероятно, испытывает сейсмолог, просматривая необычайную сейсмограмму. В зигзагах, ничего не говорящих непосвященному человеку, он отчетливо видит взрывы грандиозных сил природы.

— Вы помните тот момент, когда мне удалось оживить внимание Михеева? Вот оно, видите? А ведь мозг его и в этот момент работал не на полную мощность. Значит, сила мысли у Михеева не исчезла совершенно, а лишь ослабла и как бы дремлет… А вы говорите: «Необратимый процесс». Я решительно утверждаю, что если мозгу Михеева дать «костыли» — искусственное электропитание, — то на этих костылях он еще пошагает…