Месть розы - Николь Галланд

Прошедшую ночь они провели в гостинице к югу от Бориса, опасаясь, что в самом городе скверное состояние Линор может привлечь к ней ненужное внимание. Немецкое пиво, которое здесь пили вместо вина, заставило Линор содрогнуться, таким чужим показалось оно на вкус, таким кислым и мутным. В маленькую гостиницу набилось много народу в связи с недавно разразившейся хотя и кратковременной, но сильной грозой. Оглядываясь по сторонам на путешественников с севера и местных жителей, она снова испытывала ощущение чужеродности, но уже по другой, очень странной причине: среди постояльцев было много людей той же масти, что она и Эрик. В Доле они заметно отличались, в особенности Линор: именно светлые волосы придавали ей особое очарование. Однако половина здешних людей, включая женщин, выглядевших очень скромно, могли похвастаться бледной кожей, светлыми волосами и глазами; Линор не привыкла видеть такое вокруг себя, в особенности среди низших сословий. Как ее занесло в местность, где, даже одержав победу (что маловероятно), она не будет ничем особенно выделяться?

Потом она вспомнила с содроганием, каково это — быть прекрасной, непохожей на других и находиться в безопасности… взаперти в собственном доме. И тут же все их кошмарное путешествие показалось ей долгожданным глотком свободы.

30–31 июля

Ночью налетела недолгая, но сильная гроза. Жуглет собиралась не смыкать глаз, но, когда Виллем наконец крепко уснул, тоже задремала.

Ее разбудило прикосновение знакомых рук к лицу и волосам. Она открыла глаза и испустила вздох облегчения, увидев, что лицо Виллема приобрело обычный цвет. Он склонился над ней со свечой в руке.

— Удивительно, как это ты еще не залез мне под тунику, — сказала она.

— Это было бы проявлением невоспитанности.

Виллем поцеловал ее и улыбнулся. Она ответила на поцелуй, и его рука скользнула ей под рубашку.

— Но конечно, если тебе нравятся невоспитанные…

Нахмурившись, она покачала головой.

— Виллем, кризис еще не миновал. Нужно уходить отсюда. — Он недоуменно посмотрел на нее. — Весь смысл моего громогласного заявления, что ты остановишься здесь, состоит в том, чтобы никто не знал, где ты на самом деле. Теперь, когда ты в состоянии передвигаться на собственных ногах, нужно уйти куда-нибудь, где ты окончательно придешь в себя.

— Я уже пришел в себя. — Он взял ее руку и просунул себе под одежду. — Хочешь, докажу?

— Нет! — Она сердито отдернула руку. — Ты вовсе не пришел в себя, ты на пороге смерти.

Его пыл тут же угас. Он сел и покорно вздохнул.

— В какую игру мы играем на этот раз?

Виллем поставил свечу на пол. Руки у него дрожали. Он по-прежнему очень слаб, поняла она и прижалась щекой к его лбу, проверяя, нет ли жара.

— Тебя все еще лихорадит. До завтрашнего ужина ничего, кроме печеных груш.

— Это звучит так по-женски. — Виллем улыбнулся. — Мне нравится.

Она фыркнула, беспокойно теребя завязки своего кошелька.

— Черт знает что происходит сейчас во дворце архиепископа, а я не в курсе. Уверена, Альфонс и Павел снова плетут свои интриги — чтобы женить Конрада на девице из Безансона, чтобы наконец покончить с тобой, чтобы полностью перетянуть Маркуса в свой лагерь. И если Маркус в курсе, что ты получишь Имоджин, Бог знает, на что он способен, лишь бы помешать этому.

Виллем испустил стон, и она одарила его мрачным взглядом.

— Ну давай, говори. Покажи, как ты взбешен. Скажи что-нибудь вроде: «Иди, кто тебя держит? Не хочу, чтобы ты лишилась любимых развлечений, сидя тут, когда мне так плохо».

— Мне совсем не так уж плохо, — запротестовал Виллем и поцеловал ее в лоб. — И на протяжении всего путешествия было не так уж скверно, разве что когда я терял сознание. Тебе нужно, чтобы я был на пороге смерти? Пожалуйста! Но зачем это?

Жуглет оперлась на локти, оказавшись лицом к лицу с Виллемом.

— Пока ты стоишь на пороге Рая, но по эту его сторону, Павел не станет действовать. Поэтому ты останешься на пороге до тех пор, пока я все не улажу. Когда ты выздоровеешь, Павел сделает следующий ход, и я буду к нему готова. Но сейчас тебя нужно отвести в какое-нибудь безопасное, тайное место, чтобы лишить его возможности подослать убийцу с ножом, пока ты так слаб.

Виллем с болезненной гримасой откинулся на постели.

— Действительно, Жуглет, долго ты будешь упорствовать, изображая моего «белого рыцаря»?

— Когда ты смиришься с тем, что я не могу быть твоей дамой?

Завернувшись в плащи, пешком, спрятав меч Виллема под одежду, они медленно, без фонаря, брели в серой предрассветной полутьме по извилистым тропинкам, вдоль которых жались друг к другу деревянные домишки, по улице, где находилась конюшня для временно пребывающих в городе лошадей, и наконец подошли к симпатичному зданию на краю маленького, обособленного еврейского квартала. Виллем к тому времени ужасно устал, когда они до него добрались. Хозяин гостиницы только что поднялся. Он не знал Жуглет и никогда не слышал о Виллеме, но здесь привыкли заботиться об удобстве любых путешественников. Без единого вопроса им предоставили чистую, сухую, теплую комнату на двоих.

Жуглет разделась и скользнула в постель рядом с Виллемом, понимая, что, возможно, последний раз может позволить себе такую роскошь. О том, чтобы заниматься любовью, не могло быть и речи — для этого он, вопреки сделанным ранее заявлениям, был слишком слаб. Поэтому они просто ласкали и нежно обнимали друг друга, пока он не заснул. К этому времени за окном уже начал просыпаться город. Впервые за последние дни Виллем выглядел спокойным и удовлетворенным.

Оставив деньги и указания по уходу за больным, Жуглет торопливо вернулась в гостиницу у Вишневого Сада. Там она громко потребовала еще фламандского супа для рыцаря, чья лихорадка усилилась с восходом солнца. Ее так и подмывало отправиться во дворец архиепископа. Но нет, оставаться здесь было гораздо важнее. Поэтому — на всякий случай с ножом в руке — она уселась на маленькой площадке перед пустой комнатой, охраняя воображаемого друга. Слухи о его якобы ухудшающемся состоянии поползли по Вишневому Саду и дальше, во дворец архиепископа. Жуглет ждала и молилась о том, чтобы суждение об единственном человеке, который до сих пор никогда не разочаровывал ее, не оказалось ошибкой. День медленно катился своим чередом. Солнце по дуге скользило над головами, звуки и запахи города изменялись по мере того, как тени сначала укорачивались, а потом росли. Городская жизнь разгорелась, достигла пика, начала замедляться и замерла; наступил вечер. А Жуглет все еще сидела, сидела, сидела — и в конце концов, устав от беспокойства, уснула.