По ту сторону фронта - Антон Бринский

— Пойдешь в полицию, тогда и невесту оставим.

Советовался Гейко с Людзей, но она и слышать об этом не хотела.

— Пускай лучше увозят, пускай погибну в неметчине, только ты не ходи в полицию. Не смей. А то и на глаза не показывайся.

Солтус настаивал: это — единственное и непременное условие. Лукаво успокаивал парня:

— Какой же мужчина девку слушает? У мужчины должен быть свой разум. А она только попусту грозится. Поплачет, поплачет, да потом сама и прибежит. Разве я не знаю! Я на свете пожил… А уж если не согласишься, не взыщи — поедет твоя Людзя к швабам. Вот и списки готовы.

Не очень-то верил Гейко этим лукавым словам, но ведь власть в руках у солтуса: отправит девку в Германию — и всему конец… Помучился, помучился и скрепя сердце согласился. Немецкие приспешники очень часто прибегали к таким методам «вербовки».

Оформили. Записали. Вместо настоящего оружия (винтовок, очевидно, не хватало) новый полицай получил на первое время старую берданку и патроны к ней. Потом его оставили караульщиком в сельуправе на целую ночь. И в эту ночь бедный Гейко снова раздумался. «К немцам на службу пошел! Продал Родину за невесту!» — зло нашептывал ему какой-то внутренний голос. В политике он не разбирался, но ясно видел, что и немцы и полицаи — злейшие враги народа. Зачем же он, Гейко, становится в их ряды? Что скажут соседи? А сама Людзя? Он ее знает, она свое слово сдержит: на порог не пустит, глазом не взглянет… Зачем он послушался этого ехидного старика!..

В конце концов под утро Гейко решился: сжег найденные в сельуправе списки намеченных для отправки в Германию и ушел в лес вместе с выданной ему берданкой. Солтус рассвирепел, и Людзю, невесту Гейко, в первую очередь угнали на чужбину. А сам Гейко сделался партизаном.

Мы проходили черные пожарища, оставшиеся на месте когда-то цветущих сел, а он вспоминал родные свои Ольманы и, заканчивая свою историю, тоскливо повторял:

— Сердцем чую, что она уже не вернется. Как вы думаете, товарищ командир?.. Замучают ее швабы… А?.. Как вы думаете?..

Ему нужно было утешение, нужна была помощь против его тоски, нужна была надежда. И хотя я сам понимал, что надеяться трудно, говорил, стараясь придать своим словам как можно больше уверенности:

— Не может быть! Возвратится! Надо надеяться!.. Недолго фашистам царствовать!.. Жди!.. Ищи!.. И не давай врагам пощады.

Гейко, как утопающий за соломинку, хватался за эти слова:

— Надеюсь! Дождусь! Отыщу!

Деревню Жадень гитлеровцы выжгли дотла, но Жаденьские хутора уцелели. Мы добрались до них очень поздно в ночь на первое декабря и решили перекусить и погреться. С тремя товарищами я постучался в первую попавшуюся хату, не выбирая, но если бы и выбирал, не мог бы выбрать удачнее.

Вошли, затопали, зашаркали сапогами по комнате.

— Разбудили мы вас.

— Ничего!

Кто-то из моих спутников вытащил спички.

— Не зажигайте! — предупредил хозяин. — Я сам. — И начал занавешивать окна.

Потом семилинейная лампочка осветила снизу его скулы, прямой нос, тонкие энергичные губы. На вид ему было лет тридцать, и сначала он показался мне необщительным, недоверчивым каким-то. Все как будто присматривался к нам. Пока я распоряжался насчет караулов и давал какие-то мелкие указания, пока на столе расставляли нехитрую крестьянскую снедь и наши партизанские запасы, он шепотом выспрашивал что-то у Анищенко и у Крывышко. И уже во время ужина, понизив голос, сделавшись еще серьезнее и строже, обратился ко мне:

— Вижу, что вы командир. Хочу поговорить.

— Говорите.

И он сообщил о подпольной антигитлеровской организации, охватывающей не только Жаденьские хутора, но и ряд других селений. Члены ее ведут разъяснительную работу, собирают оружие, готовятся к массовому выступлению, хотят создать сплошной партизанский район.

Это было для меня полной неожиданностью. Мы знали, что здешние жители, испытавшие все ужасы фашистского «нового порядка», ненавидят захватчиков и сочувствуют партизанам. Мы встречали людей, убежавших от немцев в лес, слыхали, что они собираются группами, но о такой широко разветвленной организации мы, конечно, и предполагать не могли. И уже если такая организация существует, нам надо немедленно связаться с ней. Как она возникла — эта организация? С кем она связана? Кто ею руководит?..

— Вы член партии?

— Нет, — ответил он, и при тусклом свете лампочки мне показалось, что смуглые щеки его, покрытые давно не бритой щетиной, покраснели. — Но я все равно коммунист.

— Как же это понять?

— А мы сейчас все за коммунистов. Немцы кричат, что они у нас всех коммунистов истребили, а коммунистов все больше становится. И еще больше будет. Их не истребить — силы такой нет. Но у нас есть и партийные: Леоновец, Нестерчук, Ососкало, который долго был в комсомоле. Они и организовали спилку.

— А где теперь этот Ососкало?

— Ушел с вашими людьми.

— С кем? Куда?

— Туда… — хозяин махнул рукой. — К Ковелю.

— Это что же — с отрядом Картухина?

— Кажется… Впрочем, я не знаю фамилии начальника. Такой молодой, здоровый.

— Ну а вы?

— Работаем… Но вы не сомневайтесь…

Он вытащил откуда-то из-под подкладки своего пиджака небольшой лоскуток белой материи и аккуратно разгладил его ладонями на столе. Это оказалось официальной справкой:

«Дана ця громодяныну Легкому Андрию в тим, що вин является членом пидпильной спилкы по боротьби против гитлеризма.

И подпись, которую я не разобрал, но догадался: «Ососкало», и даже печать этого подпольного союза.

Я продолжал расспрашивать. Оказалось, что во всех селениях вокруг организованы такие же подпольные группы — и в Высоцком районе, и в Домбровицком, и в Столинском, и дальше… Назначены специальные связные. Из деревни в деревню, из деревни в деревню («по цепочке», как сказал Андрей Легкий) любую весть донесут они до самого фронта и, если надо, за фронт. Из Вилюни уже пошла туда группа, возглавляемая Нестерчуком. А в другую сторону — связь до Житомирской области, где хозяйничают партизаны Сабурова. Благодаря этой связи организация узнает, что делается на свете, и притом узнает довольно скоро, и может свою правду, советскую правду, противопоставить геббельсовской печати и геббельсовскому радио.

— Вот, например, вы, может быть, еще не слыхали, что на Центральном фронте началось наступление…

Должно быть, он нарочно приберег эту новость под конец.

— Какое наступление?! — Я чуть было не выскочил из-за стола. — Как вы узнали?

Легкий, довольный эффектом, который произвело его сообщение, показал помятую бумажку.