Север и Юг - Элизабет Гаскелл

«Думаю, я знаю, кто огорчился бы, увидев нашего хозяина в таком мрачном настроении. Доброе сердце старого священника не выдержало бы, если бы он увидел тот угрюмый взгляд нашего хозяина, что видел я», — думал Хиггинс, в один из дней догоняя мистера Торнтона на Мальборо-стрит.

— Хозяин, — сказал он, останавливая своего нанимателя, шедшего быстрым, решительным шагом; тот от неожиданности вздрогнул и недовольно посмотрел на Хиггинса, словно мыслями он был далеко. — Вы что-нибудь слышали о мисс Маргарет в последнее время?

— О ком? — переспросил Торнтон.

— О мисс Маргарет… мисс Хейл, дочери старого священника. Вы хорошо знаете, кого я имею в виду, если только немного подумаете… — В тоне, которым были произнесены эти слова, не было и тени неуважения.

— Ах да! — И вдруг холодная, скованная морозом маска тревоги исчезла с лица мистера Торнтона, словно мягкий летний ветерок развеял все его тревоги. И хотя его губы были по-прежнему сжаты, глаза по-доброму улыбнулись собеседнику. — Ты знаешь, Хиггинс, она ведь теперь мой арендодатель. Время от времени я получаю известия о ней от ее агента. У нее все хорошо, она среди друзей… спасибо, Хиггинс.

Это «спасибо», которым мистер Торнтон нерешительно закончил свои слова, все же прозвучало с такой теплотой, которая натолкнула на догадку проницательного Хиггинса. Возможно, это была всего лишь призрачная надежда, но он подумал, что последует за ней, чтобы выяснить, куда она его выведет.

— И она не вышла замуж, хозяин?

— Нет еще. — На лицо мистера Торнтона снова набежала тень. — Об этом поговаривают, как я понимаю, для объединения семьи.

— И она больше не вернется в Милтон, я полагаю?

— Нет!

— Постойте, хозяин! — Подойдя совсем близко, Хиггинс спросил: — А молодого джентльмена оправдали? — Намекая на свою осведомленность, он подмигнул мистеру Торнтону, что добавило еще больше таинственности. — Молодого джентльмена, я имею в виду мастера Фредерика, как они называли его… ее брата, он был здесь, вы знаете.

— Был здесь…

— Да, конечно, когда умерла миссис. Вы не бойтесь, я никому не скажу. Мэри и я, мы давно об этом знали, только мы молчали, потому что об этом стало известно, когда Мэри работала в их доме.

— И он был здесь. Это был ее брат?!

— Ну конечно, я думал, вы слышали об этом, иначе я бы и словом не обмолвился. Вы знали, что у нее есть брат?

— Да, я знал о нем. И он был здесь, когда умирала миссис Хейл?

— Ну уж нет! Я не собираюсь больше ничего рассказывать. Может быть, я уже навлек на них беду, потому что они держали это в секрете. Я только хотел поинтересоваться — оправдали ли его?

— Об этом мне неизвестно. Как и обо всем прочем. О том, что мисс Хейл теперь мой арендодатель, я узнал от ее юриста.

Он расстался с Хиггинсом, оставив его в замешательстве, и отправился по делам, как и намеревался до того, как с ним заговорили.

«Так это был ее брат, — произнес про себя мистер Торнтон. — Я рад. Может, я больше никогда не увижу ее, но это утешение… облегчение… Я знал, что она не может вести себя нескромно, и все же я жаждал убедиться. Теперь я счастлив!»

Эта тонкая золотая нить протянулась сквозь темную паутину его настоящего, что с каждым днем становилось все мрачнее и безрадостнее. Посредник мистера Торнтона слишком доверял Американскому торговому дому, который рухнул вместе с другими как карточный домик: падение одной карты повлекло за собой падение других. Как обстояли дела у мистера Торнтона? Сможет ли он выстоять?

Ночь за ночью он брал деловые книги и документы в свою комнату и просиживал за ними очень долго, когда вся семья уже спала. Он думал, что никто не знает о его занятиях в ночные часы. Однажды утром, когда дневной свет проник сквозь щели ставней, а он еще не ложился и с безнадежным равнодушием подумывал, можно ли обойтись без пары часов отдыха, которые у него оставались до того, как снова начнется суета дневных забот, дверь комнаты отворилась — на пороге стояла его мать, одетая так же, как и в предыдущий день. Она спала не больше, чем он. Их взгляды встретились. Их лица были холодны, суровы и бледны из-за долгого бодрствования.

— Мама, почему ты не спишь?

— Джон, сынок, — сказала она, — ты думаешь, я могу спокойно спать, пока ты бодрствуешь, весь в заботах? Ты не рассказывал мне о том, что тебя тревожит. Но эти последние дни тебя что-то мучит.

— Торговля плохо идет.

— И ты боишься…

— Я ничего не боюсь, — ответил он и, подняв голову, больше не опустил ее. — Теперь я знаю, что больше никто из-за меня не пострадает. Это меня беспокоило.

— Но как ты выстоишь? Ты будешь… это будет банкротство? — Ее спокойный голос непривычно дрожал.

— Нет, не банкротство. Я должен оставить дела, но я заплачу всем рабочим. Я мог бы рассчитаться… я испытываю жестокое искушение…

— Как? О Джон! Сохрани свое имя, рискни всем ради этого. Как ты сможешь это сделать?

— Мне предложили участвовать в очень рискованной спекуляции. Но если все удастся, я смогу поправить свои дела, так что никто не узнает, в каком затруднении я нахожусь. Тем не менее, если она закончится неудачей…

— Если она закончится неудачей… — повторила миссис Торнтон и, подойдя к сыну, накрыла его ладонь своей рукой, ее взгляд был полон огня. Она затаила дыхание, чтобы дослушать его слова.

— Честных людей разоряют жулики, — мрачно продолжил он. — В моем нынешнем положении деньги моих кредиторов в сохранности до последнего фартинга. Но я не знаю, где мне найти деньги… возможно, они все потрачены и я сейчас без гроша. Поэтому я должен рисковать деньгами моих кредиторов.

— Но если все удастся, они ничего не узнают. Спекуляция — это так рискованно? Конечно нет, или ты просто никогда не задумывался об этом. Если она удастся…

— Я буду богатым человеком, но моя совесть не будет спокойна.

— Что ж! Ты никому не причинишь вреда.

— Нет, но мне придется рискнуть разорением многих людей ради собственного ничтожного обогащения. Мама, я принял решение! Ты не будешь сильно сожалеть, покидая этот дом, правда, дорогая мама?

— Нет! Но если ты изменишь самому себе, это разобьет мне сердце. Что тут можно поделать?

— Оставаться тем же Джоном Торнтоном в любых обстоятельствах. Пытаться поступать правильно, совершать грубые ошибки, а затем стараться быть храбрым, чтобы все исправить. Но это трудно, мама. Я так много работал и планировал. Я слишком поздно нашел новые возможности, а теперь все пропало. Я слишком стар, чтобы начать все заново, как прежде. Это тяжело, мама.

Он отвернулся от нее и закрыл лицо руками.

— Я не могу понять, — сказала она с мрачной безнадежностью в голосе, — что происходит. Вот мой мальчик — хороший сын, справедливый человек с нежным сердцем, — и он терпит неудачу во всем, к чему стремится: он полюбил женщину, а ее мало трогает его чувство, словно он какое-нибудь ничтожество; он трудится, а его труд не приносит успеха. Другие процветают и обогащаются, и их жалкие имена не задевает тень стыда.

— Стыд никогда не касался меня, — тихо ответил он.

Но она продолжила:

— Порой я удивлялась, куда девалась справедливость, а теперь я даже не верю, что она вообще есть в этом мире. Теперь и ты это узнал. Ты, мой родной Джон Торнтон. Мы с тобой можем стать нищими… мой дорогой сын!

Она обняла его и поцеловала сквозь слезы.

— Мама, — сказал он, нежно обнимая ее, — кто определил мою судьбу?

Она покачала головой. С этих пор она не станет обращаться к религии.

— Мама, — продолжил он, поняв, что она не ответит, — я тоже был непокорным, но я стараюсь больше таким не быть. Помоги мне, как ты помогала, когда я был ребенком. Тогда ты говорила много хороших слов… когда мой отец умер и мы жили без удобств, которых вскоре снова будем лишены, и уже навсегда. Тогда ты произносила смелые, благородные, искренние слова, мама, которые я никогда не забывал, хотя, возможно, они были обманом. Поговори опять со мной как прежде, мама. Не позволяй мне думать, что мир слишком ожесточил наши сердца. Если бы ты снова повторила те хорошие слова, я бы с детской наивностью вновь доверился Богу. Я бы произнес их сам для себя, но из твоих уст они звучат иначе, если вспомнить все заботы и испытания, которые тебе пришлось вынести.

— Я вынесла много испытаний, — ответила миссис Торнтон, рыдая, — но ни одно из них не было таким жестоким. Видеть, как тебя лишили места, которое принадлежит тебе по праву! Я могла бы сказать эти слова себе, но не тебе, Джон. Не тебе! Бог посчитал нужным быть очень жестоким к тебе, очень жестоким.

Миссис Торнтон сотрясалась от судорожных рыданий. В конце концов воцарившаяся тишина поразила ее, и она затихла, прислушиваясь. Ни звука. Она огляделась. Ее сын сидел за столом, сложив руки на столе и низко склонив голову.