В ставке Гитлера. Воспоминания немецкого генерала. 1939-1945 - Вальтер Варлимонт

При такой атмосфере и таких умонастроениях наверху едва ли удивительно, что верховная ставка почти не обратила внимания на тот факт (не говоря уж о том, чтобы им воспользоваться), что в тот момент существовала возможность избежать практически неминуемой катастрофы в Северной Африке путем своевременного вывода войск. Еще один шанс был, когда произошел окончательный коллапс в Сталинграде. Роммель, специально воспользовавшись этим моментом, поспешил с отводом своих войск, вошел в Тунис, не встретив препятствий со стороны противника, и соединился с Арнимом. 5-я танковая армия на тунисском плацдарме еще превосходила силы противника, и ситуация с морским транспортом была такова, что, по всей вероятности, можно было тогда вывезти основную часть войск. Мы потеряли бы Северную Африку, но зато спасли бы большое количество первоклассных соединений.

Но Гитлер мыслил совсем иначе! Для него появление армии Роммеля в Тунисе ознаменовало собой момент для начала осуществления его планов наступательных действий. В захвате Туниса, несомненно, были значительные политические и стратегические преимущества – это самое меньшее, чего мы могли достичь, – и из-за этого он оставался абсолютно слеп к тактическим нуждам, в первую очередь к тому, что потребуется пополнение для сухопутных, воздушных и морских сил, а это невыполнимо. До сих пор не удалось даже внести ясность в систему командования в Тунисе; власть исходила от Гитлера и Муссолини, приказы шли через два высших штаба обороны к Кессельрингу, а затем к командующим немецкой армией, которых теперь было двое, стоявших бок о бок. Несмотря на все свои красивые слова и несмотря на всевозможное давление со стороны ОКВ, Гитлер всегда ставил чувства Муссолини выше военных требований. Когда командная система наконец была создана, главнокомандующий войсками на Юге извлек из этого небольшую выгоду, которая заключалась в том, что отныне оперативный отдел его вновь сформированного штаба, объединявшего все виды вооруженных сил, вошел в состав Верховного командования в Риме. Поэтому выглядело все так, будто после почти трехлетних совместных действий между союзниками наконец установится тесное сотрудничество, по крайней мере на этом уровне; однако вскоре стало ясно, что такому порядку не суждено было долго длиться и что он не привел к взаимному доверию.

Этот хаос послужил для меня поводом спросить у Йодля, нельзя ли мне поехать в Тунис, чтобы на месте получить представление о сложившейся там обстановке, и после многочисленных бесплодных уговоров в конце января – начале февраля я наконец вынудил его согласиться. Добираться надо было через Рим, и это дало возможность впервые встретиться с генерал-полковником Амброзио, который заменил Кавальеро в должности начальника штаба после потери Триполитании. Поездка продолжалась всего десять дней, состоялась она в первой половине февраля и включала посещение не только итальянского главнокомандующего и командующего войсками на Юге, находившихся в Риме, но и обоих немецких командующих в Тунисе и, главное, боевых частей в разных уголках этой страны. Все, что я увидел и услышал, привело меня к выводу, к которому уже пришел фельдмаршал Роммель, а именно: о наступлении не может быть и речи, на повестке дня должен стоять вопрос об эвакуации войск из Северной Африки. На обратном пути я сделал краткую остановку и побеседовал наедине с Кессельрингом в его небольшом кабинете в скромном доме во Фраскати, городке, расположенном высоко над Римом. Я с полной откровенностью сказал ему, что таков мой главный вывод, к которому я пришел в результате поездки. Едва я успел произнести эти слова, как Кессельринг прервал меня предостережением, которое я слышу до сих пор: «У стен есть уши». Нет сомнения, конечно, что Кессельринг имел больше опыта, чем я, чтобы судить обо всем; мои оценки основывались просто на впечатлениях нескольких дней командировки. Если отбросить на время его природный оптимизм, то можно сказать, что он полагался на свой опыт и личные впечатления, накопленные в бесчисленных поездках на линию фронта. Однако ему не удалось убедить меня.

Во время последнего перелета на обратном пути я тщательно все обдумал и решил, что буду докладывать Гитлеру в том же ключе, что и главнокомандующему войсками на Юге. Однако мое намерение внезапно изменилось, когда на следующий день мы собрались на дневном совещании в ставке в Восточной Пруссии и я, к великому своему удивлению, увидел там фельдмаршала Кессельринга. Гитлер встретил его восторженно и тут же предоставил ему слово, чтобы тот обрисовал самые последние события в Тунисе и на Средиземноморье так, как видит их он. Доклад стал еще одним примером природной склонности Кессельринга смотреть на самые серьезные слабости и сложности любой ситуации как на частично преодоленные, замечать малейшие признаки ее улучшения и начинать разговоры о победах, когда все это не более чем планы или намерения. Потом Гитлер неожиданно повернулся ко мне и произнес фразу, с которой всегда обращался к штабным офицерам более низкого ранга: «Ну а вы что?» Однако едва я успел начать, дав понять, что моя точка зрения противоположна точке зрения Кессельринга, как Гитлер сразу же понял, что я имею в виду, и бесцеремонно положил конец обсуждению другой фразой, к которой обычно прибегал в таких случаях: «Еще что-нибудь есть?» Я сразу же покинул картографический кабинет, успев, однако, получить упрек от Геринга в том смысле, что на сей раз я пытался спорить с фельдмаршалом его люфтваффе и «расстроить» Гитлера. К моему удивлению, когда я выходил, за мной последовал Шмундт, который остановил меня словами: «Вы, видимо, хотели сообщить нечто совершенно отличное от того, что сказал Кессельринг; фюрер должен был это услышать. Я специально назначу вам время сегодня; можете положиться». Этот замысел ни к чему не привел – в первую очередь по той причине, что на следующий день Гитлер с ограниченной свитой, включая Йодля и Шмундта, отправился в ставку на Украине, где они оставались примерно в течение месяца. Я использовал эту возможность для того, чтобы еще раз попробовать добиться от Кейтеля нового назначения, которое он мне обещал. Начальник штаба ОКВ свое обещание подтвердил, но заявил, что в данный момент не может рассматривать мой переход, поскольку сейчас нет Йодля, а когда тот вернется, он сам собирается взять длительный отпуск, единственный, между прочим, за всю войну.

Теперь оставался один путь – представить письменный доклад Йодлю. В нем я выразил точку зрения, совершенно противоположную планам наступления, все еще витавшим вокруг, и указал, что две союзнические армии с востока и запада скоро воссоединятся и тем самым полностью отрежут Тунис с суши. К середине марта, продолжал я, нам следует ожидать наступления по сходящимся направлениям превосходящих сил противника, которое наши слабые силы прикрытия, видимо, не смогут сдержать, и вся эта доктрина развалится, как карточный домик. Существенно изменить ситуацию нельзя из-за положения с транспортом; до сих пор мы могли переправлять только самые необходимые транспортные средства; согласно расчетам итальянского Верховного командования в будущем мы сможем удовлетворить лишь 50 процентов потребностей (60 000 тонн в месяц); поэтому не было никакой выгоды ни в том, чтобы оставаться там, где мы есть, ни вести наступление, ни даже отводить войска на очень ограниченный плацдарм в непосредственной близости от Бизерты и Туниса, что между тем предлагал Роммель. Я избегал употреблять слово «эвакуация» в этом первом своем выступлении против общей позиции отрицания истины, и моя заключительная и решающая фраза звучала так: «Только путем предварительного планирования нашего будущего курса мы можем избежать серьезных последствий, которые, возможно, будут иметь политический смысл, и только таким образом можно будет одновременно осуществлять приготовления для обороны Южной Италии»[219].