Весь Хайнлайн. Дорога доблести - Роберт Хайнлайн

— Ледяную гору. Айсберг.

(Айсберг? Я старался вспомнить все, что произошло).

— Какой еще айсберг?

— Да тот, который налетел на наш корабль.

Кое-что припоминалось, но ясной картины пока не складывалось. Ужасный толчок, будто судно с ходу наткнулось на риф, а затем мы оказались в воде… Попытка отплыть подальше и удар обо что-то головой…

— Маргрета! Мы же в тропиках, почти на широте Гавайских островов. Откуда тут взяться айсбергу?

— Не знаю, Алек.

— Но это… — я хотел сказать «невозможно», а потом подумал, что в моих устах это слово прозвучит довольно глупо. — Вода здесь слишком тепла для айсбергов. Послушай, перестань так усиленно работать ногами, в соленой воде я плаваю так же легко, как кусок мыла «Айвори».

— Ладно. Но разреши мне держаться за тебя. Один раз я уже почти потерялась в темноте, ужасно боюсь, как бы это не повторилось. Когда мы выпали сквозь дыру, вода была холодна. Теперь она теплая, значит, айсберг уже далеко.

— Конечно, держись за меня, мне бы не хотелось потерять тебя. Да, вода была холодна. Или она казалась такой по сравнению с чудесной теплой постелью? И ветер был ледяной. А что случилось с айсбергом?

— Не знаю, Алек. Мы же вместе свалились в воду. Ты схватил меня и отплыл подальше от корабля. Я уверена, что именно это нас спасло. Однако было так темно, как бывает только в декабрьские ночи, дул страшный ветер, и во тьме ты врезался головой в лед. Именно тогда я чуть не потеряла тебя. От удара ты лишился сознания, твои руки разжались и ты меня отпустил. Я ушла под воду, нахлебалась, всплыла, отплевалась, а тебя найти не смогла. Алек, никогда в жизни я еще так не пугалась! Тебя не было нигде. Я ничего не видела, я шарила руками кругом, но не могла до тебя дотянуться, я звала тебя, но ты не отвечал.

— Прости меня.

— Я знала, мне нельзя впадать в панику. Но я решила, что ты утонул. Или тонешь, а я ничем не могу помочь. Но, хлопая руками по воде, я наткнулась на тебя, ухватилась за тебя, и все стало хорошо… хоть ты и не подавал признаков жизни. Но я проверила — твое сердце билось сильно и ровно, значит, в конце концов все должно было обойтись — и мне даже удалось перевернуть тебя на спину и поддерживать твое лицо над водой. Прошло много времени, прежде чем ты очнулся, и теперь все действительно просто чудесно.

— Ты не потеряла голову. Если бы ты ударилась в панику, я бы уже давно был мертв. Немногие сделали бы то, что удалось тебе.

— Ничего особенного: два летних сезона подряд я работала спасателем на пляже к северу от Копенгагена, а по пятницам даже проводила инструктаж. Обучила множество девчонок и мальчишек.

— Не терять головы в абсолютной тьме — этому не научишься. Так что не скромничай. А что с кораблем? И с айсбергом?

— Алек, я же говорю — не знаю. Только после того, как я нашла тебя, убедилась, что ты жив, и потащила тебя за собой, как на буксире, мне удалось оглядеться. Все уже было так, как сейчас. Пустота. Сплошная тьма.

— Может быть, судно затонуло? Ведь удар был хоть и один, но очень сильный. А не было ли взрыва? Ты ничего не слыхала?

— Никакого взрыва я не слышала. Только свист ветра и звук удара — ты их, наверно, тоже слышал, — а затем какие-то крики уже после того, как мы оказались в воде. Если судно и потонуло, то я этого не видела. Алек, последние полчаса я плыву, упираясь головой то ли в подушку, то ли в связку матрасов. Значит, корабль пошел ко дну и это обломок кораблекрушения?

— Не обязательно. Но чувства особой радости не вызывает. А зачем ты толкаешь ее головой?

— Потому что она может пригодиться. Если это подушка от палубного шезлонга или матрас для солнечных ванн из бассейна, то они набиты капоком[187] и служат своего рода спасательным средством.

— Вот и я о том же. Если это спасательная подушка, то зачем толкать ее головой? Почему бы не влезть на нее?

— Потому что я не могу сделать это, не отпустив тебя.

— О Маргрета! Когда мы выберемся из этой истории, не будешь ли ты добра дать мне хорошего пинка? Ладно, я очухался теперь; давай посмотрим, что ты нашла. Методом Брайля.

— Олл райт! Но я не хочу отпускать тебя в такой темноте.

— Любимая, я не меньше тебя заинтересован в том, чтобы не потеряться. О’кей! Сделаем так: держись за меня одной рукой, а другую закинь назад и покрепче ухватись за подушку, или как ее там… Я же повернусь и, не отпуская тебя, попробую по твоей руке дотянуться до подушки. А потом посмотрим — то есть пощупаем то, что нам досталось, и решим, как с ним поступить.

Это оказалось не подушкой и даже не сиденьем от скамейки; это была (как удалось выяснить на ощупь) большая подстилка для солнечных ванн, примерно футов шесть в ширину и немного больше в длину. Достаточно большая для двух человек — и даже для трех, если они хорошо знакомы. Да, это было почти так же великолепно, как если бы мы натолкнулись на спасательную шлюпку. Лучше! Плавучая подушка в придачу к Маргрете! Я вспомнил довольно неприличную поэму, которая тайно ходила среди семинаристов: «Кувшин вина и хлеба ломоть, и ты…»

Взобраться на матрас, шевелящийся, как червяк на крючке, да еще в ночь, что чернее угольной кучи, не просто трудно — невозможно. Мы совершили это невозможное таким образом: я обеими руками вцепился в матрас, а Маргрета медленно переползала с меня на него. Потом она протянула мне руку и я, преодолевая дюйм за дюймом, взобрался на прогибающуюся поверхность подстилки.

Когда я попробовал опереться на локоть, то тут же свалился в воду. И потерялся. Пришлось ориентироваться на голос Маргреты, чтобы добраться до матраса, и снова медленно и осторожно вползать на него.

Опытным путем мы обнаружили, что лучше всего использовать пространство и удобства, предоставляемые матрасом, так: лежать на спине рядышком друг с другом, широко раскинув руки и ноги, подобно морским звездам с рисунка Леонардо да Винчи, и занимая как можно большую площадь нашей подстилки.

— Ты в порядке, родная? — спросил я.

— В полном.

— Чего-нибудь хочешь?

— Ничего. Кроме того, что у нас уже есть. Мне удобно, я отдыхаю, и ты со мной.

— Присоединяюсь. Но чего бы ты хотела, если бы можно было получить все, что угодно.

— Что ж… Тогда горячий фадж-санде.

Я обдумал эту идею.

— Нет. Шоколадный санде с лакричным сиропом и вишенкой наверху и чашку кофе.

— Чашку шоколада. Но мне все же подать горячий фадж-санде. Я полюбила его, когда была в Америке. Мы, датчане, готовим множество всяких вкусностей с мороженым, но заливать горячим сиропом ледяное блюдо нам в голову еще не приходило. Горячий фадж-санде. И лучше сразу двойную порцию.

— Олл райт! Плачу за двойную порцию, раз тебе так хочется. Пойду на риск, я ведь обожаю держать пари… тем более что ты все же спасла мне жизнь.

Она ласково погладила меня по руке:

— Алек, ты смеешься… и я счастлива. Как думаешь, мы выберемся отсюда живыми?

— Не знаю, родная. Главная ирония жизни заключается в том, что мало кто выбирается из нее живым. Но я могу твердо обещать тебе одно: я сделаю все что от меня зависит, чтобы угостить тебя порцией горячего фадж-санде.

Проснулись мы с рассветом. Да, я заснул и, насколько знаю, Маргрет тоже, потому что, когда я проснулся, она еще спала. Было слышно ее спокойное посапывание, и я лежал тихо, пока не увидел, что глаза у нее широко раскрыты. Я не думал, что смогу заснуть, но не удивляюсь (теперь), что нам это удалось, — отличная постель, полная тишина, чудесная температура воздуха, усталость… и абсолютное отсутствие причин для беспокойства, о которых стоило говорить, ибо мы не могли ничего предпринять для решения наших проблем — во всяком случае до тех пор, пока не рассветет. По-моему, я заснул с мыслью: да, Маргрета права — горячий фадж-санде лучше шоколадного санде с лакричным сиропом. Помню, что мне приснился такой санде — квазикошмар, в котором я чуть ли не по уши зарывался в пломбир, отхватывал огромный кусок, подносил ложку ко рту и обнаруживал, что она пуста. Думаю, от этого я и проснулся.

Маргрета повернулась ко мне и улыбнулась; она выглядела лет на шестнадцать, и вид у нее был самый ангельский (…как двойни молодой серны. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе…).

— Доброе утро, красавица.

Она хихикнула.

— Доброе утро, Очарованный Принц! Хорошо ли почивали?

— Если по правде, Маргрета, то я уже месяц не спал так хорошо. Странно. И все, что мне нужно сейчас, так это завтрак в постель.

— Сию минуту, сэр. Бегу!

— Вас понял. Не следовало мне упоминать еду. Пожалуй, удовольствуюсь поцелуем. Как думаешь, мы сумеем поцеловаться и при этом не свалиться в воду?

— Сумеем. Но будем осторожны. Поверни голову ко мне, но не вздумай поворачиваться всем телом.

Поцелуй оказался скорее символическим, нежели одним из тех сногсшибательных специальных блюд, которые так прекрасно готовила Маргрета. Мы оба приняли все меры, чтобы не нарушить драгоценное равновесие нашего плота. Нас беспокоило нечто большее, чем просто падение в океан; во всяком случае, меня.