«Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ) - Альфина

— Откуда? — пролепетал Скопцов, но ответа ему не требовалось: он и сам знал. Пол-Людского знало.

Сегодня днём он ходил в скобяную лавку проведать Еглаю и убедиться в том, что попечительница её согласна и далее таковой оставаться, а также заверить, что отец девочки жив и здоров. И, быть может… быть может, ещё зачем-то ходил, да только любые его желания рассыпались, когда Скопцов увидел, какими взглядами провожали его нарумяненные и голосистые девки Людского.

Они знали. Все знали. Близ лавки его ловили любопытные глаза из-за занавесей, а в самой лавке с незлой девичьей кокетливостью заверяли, что хозяйка на минутку отошла, вот-вот вернётся. И хозяйка вернулась — якобы через чёрный ход, а на деле свежеукрашенная и приодетая, со стайкой подружек. И они тоже знали; не тыкали пальцами, но косились и как-то особенно улыбались, так что сразу становилось ясно: он — лишь тема для сплетен.

А может, не «лишь»; может, такова природа, да и нет ведь греха в чувстве, нет ведь причин его скрывать! Но всё ж имелось в этом нечто столь неверное, непристойное даже, будто Скопцов — зарисовка из девичьего альбома, а чувство его, сокровенное и страшное, — глазурный пряник на потеху. Ему было стыдно, мучительно стыдно, и он сумбурно распрощался, так и не сказав почти ничего.

— К вам гостья, — постучал в дверь солдат; задумчиво перевёл взгляд с одного Скворцова на второго и неучтиво ткнул пальцем в младшего: — К вам.

— Гость… гостья? Ко мне?

— К вам. Прикажете обождать?

— Нет, что вы, — засуетился Скопцов, — что вы, впустите.

Конечно, после мучительных воспоминаний он боялся увидеть в комнате владелицу скобяной лавки — с Еглаей, сплетнями, румянами и глазурными желаниями, однако страхам его не суждено было воплотиться: на пороге стояла всего лишь госпожа Элизабета Туралеева. Несмотря на полумрак, Скопцов с удивительной какой-то ясностью рассмотрел её всю, а рассмотрев, поразился.

— Сударыня! — лихо, как заводной подскочил папа и потянулся к ручке. Ручку он получил, а Скопцову досталась тёплая, почти заговорщическая улыбка.

В Элизабете Туралеевой было всё, чего не хватало владелице скобяной лавки — девушке простой, смелой, бойкой на язык и переполненной жизнью; девушке, чьё имя Скопцов давно уже выяснил, но отчего-то предпочитал не называть.

Среди аристократических дам имелась своя мода на причёски: не высокие, а как бы приподнятые, разбивающие волосы на два ручейка, прихотливо скрученных на затылке. И никто, разумеется, не пытался ставить им моду в указ; однако же Революционный Комитет бесконечно говорил о том, что сословия более неважны. И никто, разумеется, не велел госпоже Туралеевой уложить свои каштановые кудри иначе; однако же она предпочла заплести их в простую косу, а ту — подобрать неброской жемчужной сеткой. Этот незначительный жест говорил о переменах в Петерберге больше, чем любые речи, и в то же время — в то же время он говорил о чуткости самой госпожи Туралеевой. Она не сняла драгоценных серёг и тончайших мехов — это было бы нарочито, громко. Но Скопцов всё смотрел, смотрел на её косу, глупо молчал, смотрел и думал…

Он не знал, о чём думал. Изо всех сил не знал.

— Сударыня, небезопасно гулять по улицам в столь поздний час, — пожурил её генерал Скворцов с самым сальным выражением, на какое был способен. Скопцову немедленно захотелось провалиться сквозь стул — осознав это, он понял, что забыл даже в приветствии встать; теперь это было бы уже неловкостью.

— Тем более в моём положении! — в тон генералу улыбнулась госпожа Туралеева.

— Так точно! — щёлкнул каблуками генерал.

— Папа, выйди, пожалуйста, — с натугой выдавил Скопцов. — Спасибо, что заглянул, и мы непременно ещё поговорим. О делах Охраны Петерберга… и прочем. Пожалуйста, выйди.

— Да я ж… С позволения… Э! — махнув рукой, генерал Скворцов и правда покинул комнату, так что сын его сумел наконец-то выдохнуть. Извиняться ему вроде как было не за что, но очень хотелось. Чтобы сие неприятное чувство проглотить, Скопцов встрепенулся: растопил тесный камин, уложил госпоже Туралеевой на стул подушку. Она созерцала суету благосклонно и лукаво.

Когда папин одеколон чуть выветрился, Скопцов расслышал, что у неё были дорогие, умелые духи — из тех, что пахнут одним, а потом надолго оставляют за собой совсем иной след, а потом сменяют его и вовсе третьим. Из-под мехов духи чуялись едва-едва.

— Чем обязан? — пробормотал наконец Скопцов, обустроив гостью.

— Вы ведь хотели побеседовать, — невозмутимо отозвалась та.

— Я не… Ох, но я ведь не это имел в виду! То есть нет, я рад, рад, но… Право… И ночью!

— Не думаю, что нас кто-нибудь скомпрометирует, — усмехнулась госпожа Туралеева.

Скопцов действительно ей писал, называя и обратный адрес. И он в самом деле хотел с ней беседовать — хотя, быть может, лучше в переписке; да, в переписке, на бумаге слова даются куда проще. Уж точно — не ночью, не здесь! Разве место тут прекрасной светской даме, да ещё и вынужденной делать вид, что она в положении?

— Вы чрезвычайно беспечны, — заметила тем временем госпожа Туралеева. — Меня даже толком не досмотрели.

— Досматривать? Вас? Помилуйте, разве может кто-нибудь вас заподозрить…

— Слышали про дамские револьверы? Конечно, у них нет изобретателя, ведь идея достаточно очевидна, но особенно модны они были в Британии в середине прошлого века. Самая же популярная модель носила имя одного профессора — говорят, идею подсказала ему жена. Изменяла, хотела обезопасить себя от всяческих эксцессов. В итоге жену профессора в припадке ревности задушил любовник, а револьвер остался. — Она легко провела кончиками пальцев по муфте, свободно болтавшейся на её выпуклом животе. — Маленький, лёгкий, легко помещается в карман. А лучше — под оборку чулка со внутренней стороны бедра, где не станут досматривать даже внимательные солдаты. Стреляет слабо, но на близком расстоянии ничем не уступает обычному револьверу.

Скопцов действительно ей писал, потому что его мучило… Мучил вопрос.

Простила ли госпожа Туралеева Революционному Комитету жестокую гибель родных? Простила ли отца и племянника? Простила ли взрывы?

Пальцы в шёлковой перчатке скользнули в муфту.

— Вы чрезвычайно беспечны, — повторила госпожа Туралеева.

Из муфты показался кружевной платок, коим она позволила себе промокнуть лоб — после уличного мороза в комнате наверняка было парко.

Скопцов, без сомнения, выглядел сейчас полным дураком. Сердце его успело замереть, а перед глазами мелькнули тёмные круги. Он с трудом оторвал помертвевшую ладонь от спинки стула.

— П-простите, вы правы… простите, — Скопцов чересчур громко рассмеялся. — Мне на секунду показалось…

— Я знаю, что вам показалось, — невозмутимо кивнула госпожа Туралеева. — Вернее, надеюсь, что знаю. Это вы простите мне издёвку. — Она приняла мягкий, извиняющийся вид. — Мне бы не хотелось, чтобы вы когда-нибудь пали жертвой своей доверчивости, только и всего. Так зачем вы меня пригласили?

Скопцов замялся. Её, гм, урок был верен, но в то же время проведён явно удовольствия ради — на потеху… или нет? Или ей в самом деле не хотелось бы, чтобы он пал жертвой и так далее?

— Я… Знаете, я не думал, что вы придёте лично, тем более ночью.

— Это вы уже упомянули, — улыбка не покидала её губ. — Но в ваших формулировках мне почудилась неотложность, да и выйти из дома теперь удаётся не так часто. Я не могла упустить шанс.

— Неотложность… да. Вы правы. — Скопцов прочистил горло. — Госпожа Туралеева…

— Элизабета, — всё так же мягко поправила она.

— Элизабета, — покорно повторил Скопцов. — Скажите, вы… Я слышал, вы посещали, гм, особое собрание хэра Ройша. Из этого, видимо… по всей видимости… следует предположить, что вы… по-прежнему на стороне революции?

Госпожа Туралеева в самом деле удивилась.

— Разумеется.

— Несмотря даже на то, что стало с вашими родственниками?

— Ах вот вы о чём. — Она глубоко вздохнула, и подбородок её затвердел. — Я солгала бы, если б сказала, что не скорблю по ним.

Теперь судорожно вздохнул уже Скопцов, и в горло ему влился аромат духов — пряных, но прячущих под бархатом свежесть весенних трав. От духа этого кружилась голова и делалось дурно.

— Я скорблю. Гибель отца и Илюши — это трагедия. Наши отношения нельзя было назвать тёплыми, но это не отменяет любви. И я пыталась их спасти… — Госпожа Туралеева медленно крутила в пальцах свой кружевной платок, не сминая его, но бесконечно переворачивая. — Пыталась спасти, однако случилась трагедия. Наивно и нелепо было бы с моей стороны обвинять в ней кого-то.

— Вы говорите так, будто… будто… в них ударила молния! — Скопцов нервно вскочил, меряя комнатку шагами, как папа. — Но это ведь не так, мы их приговорили!