Дом и корабль - Александр Крон

- Проспался, орел? Ну, поздравляю…

Митя не сразу понял, с чем его поздравляют, и похолодел, узнав, что он, лейтенант Туровцев, поджег вчера немецкий пикирующий бомбардировщик. Вероятно, у него был очень глупый вид. Кондратьев захохотал:

- Думаешь, шучу? Подтвержденный факт. Виктор, отдай ему пистолет, я считаю - товарищ заслужил…

- Да уж отдал, - зевая, сказал Горбунов. Оказывается, командир был рядом и - о, ужас! - держал наготове блюдце, готовясь кормить помощника с ложечки. Митя хотел замотать головой, но побоялся, что лопнет шов, и ему пришлось съесть несколько ложек остывшей рисовой каши.

Перед тем как заснуть, Митя сделал попытку освоить услышанное и восстановить в памяти события прошедшей ночи, но из этого ничего не получилось, он был еще слишком слаб. Он догадывался, что сбить над городом фашистский самолет - дело не шуточное, но почему-то не ощутил ни волнения, ни гордости, ему казалось, что все произошло как-то само собой, - типичный случай выигрыша по трамвайному билету.

В третий раз Туровцев проснулся глубокой ночью. Лежа в темноте, он слышал сонное дыхание соседей. Спящих было трое или четверо, - значит, все население каминной перекочевало в полном составе. Куда? Чтоб выяснить этот вопрос, нужны были спички. Он нащупал коробок. Спичка оказалась только одна и сразу погасла, но и мгновенной вспышки оказалось довольно - Митя узнал похожий на адмиральскую каюту кабинет капитана первого ранга Кречетова.

Он знал, что больше не заснет, - и так проспал больше суток. Ощупью разыскав свои вещи, он тихонько оделся и вышел в переднюю. Ему удалось без особых происшествий выбраться на лестницу и спуститься во двор. Во дворе было необычно светло, не потому, что луна светила как-нибудь особенно ярко, а потому, что дом на Набережной больше не существовал. Уцелел только нижний этаж с аркой и сквозной остов с налипшими на нем клочьями разрушенного уюта. От матросских кубриков не осталось никаких следов, но каминную еще можно было узнать: рояль стоял с поднятой, как для концерта, крышкой, на черном лаке лежал лунный блик; камин развалился, обнажив красный кирпичный зев и похожий на перерубленное горло ствол дымохода. Под аркой мерцал огонек. Подойдя ближе, Митя увидел Петровича - он растапливал кипятильник. Рядом на скамеечке сидела Асият и беззвучно плакала.

- Плачет, - громко сказал Петрович, прикрыв рот ладонью: вероятно, ему казалось, что он говорит шепотом. - При мальчишке-то не смеет, а сюда выйдет - и в слезы. Я ее не укоряю, женщине нельзя не поплакать. Бывает, и мужики плачут.

- Лучше бы ему помереть, - всхлипнула Асият. - Куда он теперь без руки? Не муж, не работник…

- Вот тут и есть твоя ошибка, - наставительно сказал матрос. - Как так не работник? Парень с головой, пойдет по руководящей линии. А муж… И-и, милая, опосля войны вашей сестры на всех хватит - и на двуруких, и на безруких.

Утешения Петровича показались Мите несколько грубоватыми, но, судя по тому, как фыркнула сквозь слезы Асият, старик говорил то, что нужно.

- Ты меня слушай. Я старый человек и смерть видал. Помирать никому неохота, хоть и старому. Я бы и без руки еще пожил. Мне бы только до Победы дотянуть. Погляжу, как народ радуется, прочитаю в газете, какой Гитлеру капут вышел, - и тогда вполне можно отдавать концы…

При свете разгорающейся бересты блеснули зубы Асият, и Митя понял, что она улыбается.

- Ваше-то здоровье как?

- Мое? - удивился Митя. Он совсем забыл про свою забинтованную голову. - Спасибо, хорошо.

- Страх какой! - вздохнула Асият. И, оглянувшись, шепнула: - Зашли бы к Тамарочке.

Митя насторожился.

- А что? - спросил он нарочно сухо.

- Так ведь муж у нее помер.

- Николай Эрастович?! Отчего?

- А кто его знает. Не жилец был. Как его Тамарочка ни выхаживала…

- Давно?

- За полночь уж было. Хотела я вашего доктора будить, а потом пожалела. Чего уж там…

- Нонче дворники не хуже докторов константируют, - сказал Петрович.

«Пойду», - решил Митя.

Поднимаясь по ступенькам крыльца, он еще верил, что идет с единственной целью - посочувствовать и предложить свою помощь, но стоило ему нащупать сквозную дыру от французского замка, вдохнуть знакомый запах пыльного войлока, известки и столярного клея, как он уже знал - по стуку крови, по стеснению в груди, - что ему никак не удержаться в намеченных рамках и что даже соседство покойника не удержит его от попытки объясниться. Это решительное объяснение он многократно и на разные лады репетировал, заканчивалось оно всякий раз полным крахом Тамары и столь же полной нравственной победой лейтенанта Туровцева. А далее шли варианты - он прощал или не прощал.

На этот раз дверь оказалась открытой настежь. Митя вошел и увидел, что дверь в комнату Николая Эрастовича также открыта и там что-то светится. Он подошел ближе и увидел Тамару - она сидела спиной ко входу, загораживая собой кровать и лежащее на ней тело. Простыня, служившая пододеяльником, прикрывала лицо до бровей, виден был только узкий лоб с большими залысинами. Заслышав шаги, Тамара не оглянулась.

- Входи, Дима.

Митя вошел. Комната по-прежнему напоминала берлогу колдуна, но вместе со смертью в нее вошла чистота. Даже при слабом свете коптилки видно было: посуда прибрана, пыль вытерта, пол влажен после недавнего мытья.

- Садись.

Митя пододвинул стул и сел рядом. Тамара осторожно, как будто мертвого можно потревожить, отвернула пододеяльник, и с минуту они сидели молча - это был обряд. Лицо Николая Эрастовича было тщательно выбрито и запудрено, и Митя с удивлением понял, что покойный совсем не был стар. Теперь лицо стало строже, и в его отвердевших чертах появилось что-то внушительное. Тамара глядела на него не отрываясь. Через минуту она встала, натянула простыню на высокий лоб с залысинами и повернулась к Мите.

- Вот, Димочка, - сказала она с улыбкой. - И осталась я одна…

Митя ничего не ответил. Все заготовленные впрок слова оказались разом перечеркнутыми этой коротенькой фразой. И еще больше улыбкой - в ней не было ни жалобы, ни упрека, скорее сознание силы: да, одна. Дорогой ценой, но научилась жить одна, не стремясь обвиться вокруг опоры. Женщина, умевшая так улыбаться, не нуждалась в поддержке. И еще меньше - в прощении.

- Чаю хочешь? - спросила Тамара и, не дожидаясь ответа, взяла коптилку и вышла. Митя вышел вслед и со щемящим чувством следил за тем, как она двигается по комнате, открывает шкафчик с закопченными пастушками, достает знакомые чашки. «И осталась я одна, - думал Митя. - Как много женщина может сказать одной фразой. И осталась я одна, - хотите знать, что значат эти слова, лейтенант? Это значит, что у нее умер муж. Никого не касается, как они жили, важно, что умер он у нее на руках и хоронить его будет она, блокадная вдова. Только теперь я, кажется, начинаю понимать, почему Горбунов сказал Катерине Ивановне, что у него есть жена. Пока она не отомщена, он не свободен…»

«И осталась я одна… Это значит, что нет Селянина. Не знаю, откуда у меня такая уверенность. Но это так. Возможно, он был здесь еще вчера, но сегодня его уже нет и наверняка не будет завтра».

…«И, наконец, это значит, что нет меня. Правильно, иначе и быть не могло. Нет, почему же, могло - я сам не захотел. Она не будет ни упрекать, ни оправдываться, она просто напоит меня чаем. Я всегда говорил, что терпеть не могу ссор и объяснений. Так вот, не будет ни ссоры, ни объяснений. Ссоры и объяснения кончаются разрывом или примирением. Так вот, не будет ни разрыва, ни примирения. Будут те самые корректно-дружелюбные отношения, которыми, по мнению лейтенанта Туровцева, должна заканчиваться связь свободных людей».

Пока Тамара хлопотала, можно было ни о чем не спрашивать. Но, отпив до половины свою чашку, Митя откашлялся и спросил:

- От чего он умер?

Тамара опять улыбнулась. Той же спокойной улыбкой, которая разрывала Мите сердце.

- Не знаю. Он последнее время совсем перестал бояться. В убежище не ходил, а меня гнал и сердился, если я не шла. И когда все это, - она поежилась, как от холода, - когда все это случилось, мы были здесь. Он даже не спросил ни о чем, как будто не слышал. Димка, я видела, что он угасает, и ничего не могла поделать, он даже есть не хотел - это он-то!.. Он ведь и не от голода умер, я вбивала в него все, что только у меня было. - Она слегка запнулась, но тут же взяла себя в руки и повторила с некоторым даже вызовом: - А у меня было… Только он не ел. А с тех пор, как норму прибавили, прятать стал.

- Что прятать? - не понял Митя.

- Хлеб. Боялся, что опять хуже будет. А то начнет готовить себе еду из какой-то своей химии… Я издрожалась вся - вдруг отравится? А перед тем как слечь, весь день был совсем как бешеный, обложился справочниками, целую тетрадку исписал закорючками, ночью стучит, будит: «Тамура, я сделал открытие, которое всех спасет, - я знаю, как изготовлять из сырой нефти пищевые жиры…» - «Колечка, говорю, а где же мы возьмем сырую нефть?»