Потрясающий мужчина - Ева Геллер

У меня даже не было сил кивнуть. Я не мигая смотрела ей вслед, пока внизу не захлопнулась дверь. Я тут же пошла в комнату Бенедикта, меня тянуло туда, но дверь была заперта. Все двери оказались закрыты на ключ.

Я чувствовала себя душевнобольной. Или мертвой.

Грузчик уже почти все стащил вниз. Чтобы стереть последние следы моего здешнего существования, нам оставалось только зашпатлевать отверстия. Я достала с антресолей шпатлевку, залезла на лестницу и начала механически, как робот, заделывать дырки.

Грузчик пришел с газетой и с укором сунул мне под нос крупные заголовки: «Даже папа римский болеет за них! Всевышний, подари нам чудо!!!»

— Вы понимать? — нетерпеливо спросил он.

Мое сознание было слишком затуманено, чтобы понять. Я спустилась с лестницы и прочитала написанное более мелким шрифтом: сегодня в семнадцать часов начинается футбольный матч года — Германия против Италии.

— Я итальянец, поэтому очень спешить.

Жалкий вид грузчика отвлек меня от собственных горестей.

— Этого я не знала.

Он схватился за голову:

— Только женщина ничего знать.

— Вы можете идти уже сейчас. Я одна заделаю дырки, а потом приеду на автобусе.

Я записала ему на газете адрес отеля и фамилию Руфуса. Узнав, что сможет посмотреть матч в отеле по большому телевизору, он успокоился.

— Я лучше сразу уходить, — обрадовался он и подхватил за один раз четыре последние полки и две коробки.

Я была довольна, что он ушел. С механическим хладнокровием я огляделась. Там, где я отвинчивала ширму, внизу отошли обои. Я хотела подклеить их, подсунув немножко шпатлевки, но тут на меня что-то нашло…

…Я потянула за конец обоев, и они отделились по всей ширине. Я без труда стянула весь кусок от пола до потолка и почувствовала себя героиней рекламного ролика про специфичный обойный клей. Все получалось именно так, как обещал господин Лакраоб. Из-под обоев показалась пыльно-зеленоватая краска мадам Мерседес. Она не пострадала и выглядела такой же убогой, как и в прошлом году. За полчаса я содрала обои во всей комнате. Какой нелепый контраст: грязные, запущенные стены и красивый, отливающий благородной бирюзой пол. Я опять отправилась на антресоли. В одной из коробок стояли начатые банки с лаком, оставшиеся после ремонта. Там же хранились доисторические банки мадам Мерседес, из которых она брала лак, чтобы покрасить края своих фанерок. Коробка была чересчур тяжелой. Мне пришлось выгрузить половину и дважды карабкаться на антресоли. Пол под линолеумом мадам Мерседес был коричневым, но коричневого лака тут не было. Никаких проблем — нет ничего проще, чем получить коричневый цвет. Отверткой я открыла банки одну за другой. Сначала еще наполовину полную десятилитровую банку белого лака, потом серый лак и черный, оставшиеся от комнаты Бенедикта. Бирюзовый — от моей. Светло-красным матовым лаком я когда-то рисовала сердце для Бенедикта. Из остатков запасов мадам Мерседес я выбрала кроваво-красный, подсолнуховый желтый, шагаловский лиловый и ядовито-зеленый. Проколов отверткой застывшую на поверхности пленку, я обнаружила внутри вполне пригодный лак. Потом опрокинула банку за банкой в большую с белым лаком, растирая кисточкой засохшие куски. Белый лак постепенно окрашивался в серый, темно-серый, серовато-красный, серовато-коричневый… Я мешала и мешала. Старые лаки поддавались с трудом. Я отыскала бутылку универсального разбавителя, вылила ее туда же, и дело пошло лучше. Поверхность лака начала отслаиваться, появились хлопья. Да, вот что получается, если смешать глянцевый лак с матовым. И кто знает, какого сорта были доисторические краски мадам Мерседес? Да уж, если пытаться совместить несочетаемые вещи, возникают неприятности, подумала я. Я чувствовала себя ведьмой, готовящей свое зелье, и с интересом наблюдала, как твердые частицы лака распускались в моей адской смеси. Я добавила туда еще бутылку растворителя — лак буквально вспенился хлопьями. Как интересно, банка стала на ощупь горячей — или морилка попала мне под ногти? Плевать! Я взяла в руки банку и вылила тонкую струйку серо-коричневого, плохо растворившегося лака, напоминающего жидкий шоколад, на первую половицу у окна. И на батарею тоже. На вторую половицу мне удалось вылить почти равномерную волнистую полосу. Я с любопытством смотрела на пузыри, в большом количестве образовавшиеся на полу, когда растворялся бирюзовый лак. Растворитель был действительно качественный. Не менее красиво смотрелись и затвердевшие комочки между ними, напоминавшие дорогой пористый шоколад. А чего стоили случайно возникавшие желтые, синие, розовые, черные разводы! Еще красивее были узоры от подошв моих кроссовок, шаг за шагом печатавших коричневые кружочки.

Однако запах становился угрожающим. Я открыла окно, глубоко вздохнула и вдруг услышала со всех сторон вырвавшийся будто из одной глотки вопль:

— О-о-о-о-о-о-а-а-а-а-а-а!!!

Сначала я подумала, что у меня галлюцинации, но потом поняла: немцы забили гол. Чудо! Всего лишь двадцать минут шестого, еще многое могло произойти. Но моя голова была занята более важными мыслями.

Когда я впервые переступила порог этой комнаты, стекла были такие грязные, что свет казался тусклым — как вновь добиться такого эффекта? Я обдумывала месть с холодным сердцем профессионала. Просмотрев еще раз все лаки в коробке, я обнаружила бесцветный лак, которым для прочности сверху покрывала пол. Серо-коричневый лак на моей кисти идеально смешался с прозрачным и дал мутный желтовато-серый цвет. Я быстро нанесла его на оконные стекла с обеих сторон и закрыла окно, чтобы проверить эффект: то, что надо! Словно эти окна не мыли ни разу в жизни. Вот будет дьявольская работа — соскребать со стекол лак, спокойно подумала я. Теперь, при тусклом свете, я четко представила себе комнату, какой она тогда выглядела…

Я снова забралась на антресоли. В углу стояла коробка, в которую я упаковала репродукции Мерседес. С первого раза я нашла то, что искала — завернутое в трагический репортаж об обрушившемся с моста горящем автобусе…

Слезая вниз, я окончательно испортила новый розовый свитер: коричневые отпечатки от кроссовок были на ступеньках, а теперь и на свитере. Плевать! Одним ударом я вбила гвоздь в стену и повесила картинку. Потом вышла из комнаты, закрыла дверь и сразу же резко распахнула ее: отлично! Все как тогда: я чуть было опять не закричала от ужаса, увидев ее, эту страшную вопящую женщину Эдварда Мунка…

Больше я ничего не могла сделать. Надо было идти, хотя это давалось мне с большим трудом. Каждая бороздка кроссовок была забита лаком, и я прилипала к полу при каждом шаге. Но тут мой взгляд упал на пылесос в коридоре. Я совсем забыла о нем. Я пощупала мешочек для пыли — он был полон, и похоже, неделями не чищен. Пожалуй, я его освобожу — все должно быть абсолютно корректно. Я вытряхнула из пылесоса пыль, бумажки, волосы — Норины, мои и Бенедикта — на незастывший лак. Теперь было даже чуточку грязнее, чем тогда. Но к тому времени, когда Мерседес заглянет в свою комнату, пыль давно уже приклеится к лаку. Все, теперь действительно все было сделано.