Падение царского режима. Том 4 - Павел Щёголев

Через некоторое в скорости время полк. Глобачев лично мне доложил, что тщательно произведенное им негласное расследование не подтвердило данных первоначально представленной им справки, что семья Пеца также ни в чем не замечена, отец его служит в одном из сибирских торговых обществ, во главе которого стоял бывший начальник петроградской сыскной полиции Филиппов, давший хороший о нем отзыв, что сын Пеца освобожден от отбытия воинской повинности в рядах войск, как состоящий (если не ошибаюсь) на службе в Пскове в одном из учреждений, работающих на оборону, и что все обвинение Пеца, судя по его, Глобачева, данным, покоится на чувстве мести, на почве ревности со стороны Мануйлова к Борису Пецу, действительно занимавшемуся ранее ремеслом берейтора, имеющему и теперь еще в Финляндии верховых лошадей, и на этой почве познакомившемуся с г-жей Лерма, в которую Мануйлов влюблен. В виду этого Глобачев, испрашивая моих дальнейших указаний, за окончанием законного срока, дающего ему право содержать Пеца под предварительным арестом, высказал свое заключение о необходимости его освободить. Отложив решение этого вопроса до доклада министру, о чем я заявил Глобачеву, я, при свидании с А. Н. Хвостовым, передал ему сущность доклада Глобачева о деле Пеца, и он мне сказал, что надо пока помучить Мануйлова, заявив ему, что, при таких обстоятельствах дела, мы не можем далее держать Пеца, и только после того, когда он проникнется сознанием важности оказываемой ему нами помощи, согласиться на исполнение его просьбы, потребовав от него безусловного служения нашим интересам; что же касается Пеца, то в виду его частых выездов из мест служения в Петроград и продолжения им своих в Финляндии занятий, дающих основание к подозрению его в уклонении от воинской повинности, то путем зачисления в упомянутую выше организацию можно будет впоследствии возбудить по этому поводу переписку.

Мануйлова я, действительно, несколько дней настолько держал в неизвестности относительно исполнения его просьбы и в сомнении в том, что он недостаточно оценивает просимую им жертву с моей стороны, что он несколько раз, лично заходя ко мне, рыдая, просил меня успокоить его, а затем написал мне три письма с подчеркиванием его вечной признательности мне в случае исполнения этой его просьбы. Передав об этом А. Н. Хвостову, я Мануйлову дал обещание продлить арест Пеца, и в виду этого лично, по приказанию министра, отдал распоряжение Глобачеву, чтобы он продлил содержание Пеца под арестом, указав ему, что этим путем как я, так и А. Н. Хвостов желаем привести Мануйлова, крепко пустившего корни около Распутина, в свое подчинение.

Хотя Глобачев и подчинился этому распоряжению, но по книгам зачислил этого арестанта содержащимся по моему распоряжению, на что я лично потом, получивши от Кафафова для проверки реестр заключенных, указал Глобачеву, как на допущенную им неточность, оттенив, что Пец должен считаться «за министром», ибо это его распоряжение. Потом Глобачев мне несколько раз в очередном докладе намекал на необходимость ликвидации этого дела, желая, видимо, избавить меня от возможных осложнений. Затем, когда ко мне пришел на прием отец Пеца с прошением об освобождении сына, то в первый раз я ему заявил, что против его сына тяготеют серьезные улики, которые меня вынуждают до окончания расследования держать под арестом его сына. Но впоследствии, когда Пец, узнав, по всей вероятности, при посредстве Филиппова, о результатах расследования, подал мне прошение с обвинением Мануйлова в возведении клеветы, порочащей честь его сына, а затем утром ко мне на квартиру пришли две сестры Пеца, нервно взволнованные, с просьбой за брата, то вид чужого горя меня образумил, и я, не докладывая А. Н. Хвостову, вызвав Мануйлова, ему откровенно заявил, что далее я отказываюсь ему в этом деле оказывать какое-либо содействие, и отдал Глобачеву распоряжение об освобождении Пеца; пришедшему же ко мне отцу его посоветовал, в интересах его сына, чтобы последний немедленно выехал в Псков и не ездил бы в Финляндию, так как боялся, что Мануйлов, узнав о его пребывании в Петрограде или Финляндии, где Лерма жила на даче, снова возбудит, но уже не через меня, а через комиссию ген. Батюшина, вопрос о Пеце.

Впоследствии, когда я уже ушел, а Мануйлов был арестован ген. Климовичем, последний мне передавал, что отец Пеца подавал на меня, в связи с Мануйловым, жалобу в ставку по делу незаконного ареста его сына, но при этом Климович добавил, желая успокоить меня, что департамент полиции, на основании имеющегося в делах департамента материала, дал отзыв, устраняющий мою ответственность. Я поблагодарил Климовича, но в подробности этого дела не посвятил его, хотя Климович, со слов ген. Глобачева, своего старого сослуживца и товарища по кадетскому корпусу, видимо, знал суть дела. Ген. Климовичу я только объяснил, что подобного рода сведения о сбыте лошадей воюющим с нами державам в мое время в департаменте и в генеральном штабе были и указал ему на переписку департамента полиции с воронежским губернатором по этому поводу, и что в силу этого, когда такое подозрение было взведено на Бориса Пеца, я имел основание до проверки арестовать последнего. В этой же версии, но не более, я сообщил, когда приходил к А. А. Маркову[*], в частной беседе спросившему меня про это дело, при одном из моих визитов к нему по делу ген. Сухомлинова и Мануйлова, согласно поручения А. А. Вырубовой и просьбе Распутина. Затем о деле Пеца, в тот же период времени ареста Мануйлова, мне передавал ген. Секретев с добавлением, что оно ликвидировано. Из его рассказа я узнал, что уже впоследствии, после моего ухода, возникло обвинение по жалобе отца Пеца в ставку не только на меня, но и на Халютина, одного из офицеров автомобильной роты, где уже Пец отбывал воинскую повинность, устроенный туда, как мне потом передавала Лерма, приходившая ко мне в период ареста Мануйлова, с просьбами о содействии к его освобождению, самим же Мануйловым, добившимся взятия Пеца на военную службу, а затем с ним, по просьбе семьи Пеца, примирившимся, а потом снова под влиянием ни на чем, по словам Лерма, не основанной ревности, начавшим, при посредстве упомянутого выше хорошо с ним знакомого офицера, мстить Пецу путем стеснения его свободы.

Наконец, во время процесса Мануйлова, я через Лерму предупредил Мануйлова о необходимости в личных его, и затем моих и этого офицера интересах или примириться с Пецами, или, если это уже запоздало, принять меры к отводу поданной в суд Пецом жалобы на Мануйлова, как голословной и необследованной. Департамент полиции, в лице и. д. директора Кафафова и вице-директора И. К. Смирнова, в подробности дела Пеца не был мною посвящен, а прошение отца Пеца и три письма Мануйлова я хранил у себя до взятия Мануйлова под стражу для отбытия наложенного на него по суду по делу И. С. Хвостова наказания и после этого уничтожил.

В общих чертах об этом деле я рассказывал ген. Комиссарову, если не ошибаюсь. Пец же по освобождении мною из-под ареста немедленно, следуя моему указанию, уехал в Псков, о чем я и сообщил Мануйлову, успокоив его этим известием. Затем при последующих моих свиданиях с Мануйловым я, неоднократно расспрашивая его об отношениях Распутина к А. Н. Хвостову и Горемыкину, получал от него уклончивые ответы относительно возможности кандидатуры А. Н. Хвостова на пост председателя. Что же касается положения Горемыкина, то из слов Мануйлова я понял, что во дворце в последнее время в нем разочаровались. Затем, в один из этих дней, приехавший ко мне от Распутина Комиссаров доложил мне, что Распутин просил его устроить так, чтобы никто не знал, секретное ему свидание с И. Г. Щегловитовым, но для какой цели — Распутин Комиссарову, несмотря на все наводящие разговоры, не сказал. В это время И. Г. Щегловитов, незадолго перед тем ушедший с поста министра юстиции, был выбран товарищем председателя правой фракции членов государственного совета; но эта роль его не удовлетворяла; он продолжал следить за всеми политическими новостями, интересовался действиями Горемыкина, которого он считал виновником своего ухода от активной работы и, будучи со мной в хороших отношениях, почти ежедневно звонил ко мне по телефону, дабы получить от меня все последние политические новинки как из жизни дворца, так и сведения о Думе и о борьбе партий в совете министров. И. Г. Щегловитов особенно интересовался вопросом об отношении к нему высоких особ, прося меня в этом направлении собрать точные сведения, при чем, для моей ориентировки в этом вопросе, сообщил мне, что в его сердце осталась всегдашняя преданность интересам трона, которую и в настоящее время, уйдя от активной работы, он обнаружил своим отношением к монархическим организациям, приняв даже, по нашей просьбе, на себя председательствование на петроградском съезде монархистов, и своею работою в государственном совете, где он был намерен в предстоящую сессию выступить от фракции правых по целому ряду крупных законопроектов.