Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Флинн

— Proteios, — выдохнул Дитрих. — Proteioi.[242]

— Что ж. Меня всегда ставит в тупик, почему вы пользуетесь разными «языками», говоря о разных предметах. Греческий — для натурфилософии; латинский — для всего, касающегося вашего господина-с-небес.

Дитрих схватил крэнка за руку. Грубые шипы, бежавшие по предплечью Ганса, прокололи ему ладонь, выступила кровь.

— Это неважно! — закричал он. — Так что с этим протеином?

— Без этой кислоты не могут образовываться протеины, а при его недостатке наши тела постепенно разрушаются.

— Значит, мы должны найти ее!

— Как, мой друг? Как? Арнольд днями и ночами искал ее. Если она ускользнула от его зоркого глаза, что сможем сделать мы? Наш врач искусен, но он практик, а не ученый-исследователь.

— Так поэтому вы жевали розы у Прыжка Оленя? Поэтому ограбили монастырь Св. Блеза?

Взмах руки.

— Думаешь, эту кислоту можно определить на вкус? Да, некоторые из наших пробовали то и это. Но лучший источник протеина находится в конце нашего пути. Недостающая кислота содержится в нашей пище, ею мы перебивались, добавляя к той, что дали нам вы. — Ганс отвернулся. — Корабль уплывет, прежде чем голод станет нестерпимым.

— Что в бульоне, который не стал есть Скребун?

Ганс не повернулся, но его голос зашептал в ухе Дитриха, словно крэнк стоял рядом:

— Есть еще один источник, содержащий тот самый протеин, его запас пока не иссяк.

Дитрих довольно долго не мог понять, что он имеет в виду. Готфрид пояснил:

— Сие есть тело мое, которое за вас предается. Твои слова вселили в нас надежду… — и тогда весь ужас положения странников обрушился на священника, чуть не раздавив своей тяжестью.

— Вы не должны!

Ганс снова повернулся к Дитриху:

— Неужели должны умереть все, если некоторые смогут выжить?

— Но…

— Ты учил, что хорошо отдавать свое тело ради спасения остальных. У нас есть изречение: «Сильный пожирает слабого». Это условность, метафора, но в прошлом, когда наступал великий голод, так случалось на самом деле. Ты спас нас. Ведь не еда спасает, а предложение, жертва, ибо сильный соглашается пожертвовать собой ради спасения слабых.

Дитрих, потрясенный, вернулся в Оберхохвальд. Может, он ввел крэнков в заблуждение? Это было небезосновательно. «Домовой» не понимал значения слов и связывал знаки, основываясь на опыте и употреблении. Evidentia naturalis, подумал он.

И все же Скребун явно был опечален этой мыслью. Настолько, что даже не попробовал бульона. Дитрих вновь содрогнулся при воспоминании. Из кого сделали жидкость? Из Арнольда? Из детей? А может, ускорили чью-нибудь смерть ради перегонки? Подобная мысль ужасала больше всего. Не пошли ли крэнки добровольно в котел, повинуясь инстинктам?

Арнольд пожертвовал собственной жизнью. «Сие есть тело мое», завещал он другим крэнкам в предсмертной записке. Ужасная пародия, осознал Дитрих. Не отыскав неуловимую кислоту, он отчаялся и отказался от борьбы. И все же у него оставалась, словно легендарный ящик Пандоры, одна шаткая надежда — Ганс и Готфрид смогут починить корабль и увезут пришельцев назад, к их небесному дому. Увеличение запасов нужного провианта давало больше времени для ремонта корабля. Алхимик сам не желал следовать тому, что считал необходимым, а потому избрал единственный путь из всех возможных ради спасения остальных.

И, получается, все-таки умер как христианин.

Всадник носил одеяние Страсбургского епископства; Дитрих наблюдал за его приближением с утеса, откуда открывался вид на дорогу, ведущую в Оберрайд. Ганс, предупредивший его, присел на корточки рядом, уцепившись каким-то образом за скалу так, что, хотя и свешивался далеко над обрывом, вниз не срывался, как сорвался бы человек. Другой центр тяжести, сказал он однажды Дитриху, продемонстрировав ему трюк с соломинкой, пфеннигом и чашей.

— Везет ли он постановление о твоем аресте? — спросил крэнк. — Мы будем сражаться, чтобы уберечь тебя от их рук.

— «Вложи меч в ножны», — почти инстинктивно продекламировал Дитрих. — Ваше нападение едва ли ослабит те страхи, которыми питаются они.

Ганс засмеялся и застрекотал в «рупор» предупреждение всем остальным.

Пастор увидел, как герольд свернул коня на дорогу, ведущую к церкви Св. Екатерины.

Оглянувшись, Дитрих осознал, что Ганс без единого звука исчез, в свойственной крэнкам жутковатой манере словно растворяться в воздухе. «Я должен держать гостя подальше от пастората», — подумал священник, ибо внутри дома лежал слабеющий Скребун. Дитрих подобрал рясу и оказался у тропинки одновременно с герольдом, заставив того резко остановиться.

— Мир тебе, посланец, — сказал Дитрих. — Какое поручение привело тебя сюда?

Человек бросил взгляд по сторонам, посмотрел даже над собой и запахнул плащ потуже, хотя день выдался теплый.

— Я привез бумагу от его высокопревосходительства Бертольда II, Божьей милостью епископа Страсбурга.

— Я и впрямь заметил его герб на твоем плаще. — Если они приехали за ним, то почему отправили только одного человека? Однако ж, если в послании есть приказ возвратиться в Страсбург вместе с гонцом, он послушно это исполнит. В далеких полях некоторые крестьяне замерли над пашнями, обратив взгляды к церкви. У подножия холма неритмичный стук молотка Ванды Шмидт стих, пока она наблюдала за разворачивающимися над ней событиями.

Герольд вытащил пергамент, сложенный в несколько раз, перевязанный лентами и запечатанный. Этот сверток он бросил на землю к ногам Дитриха.

— Прочтите это во время мессы, — произнес всадник и затем с некоторым колебанием добавил: — Мне надо объехать еще много приходов, и потому я был бы не прочь выпить кружку пива, прежде чем уехать.

Спускаться с коня человек явно не намеревался. Его лицо осунулось и казалось болезненным. Сколько приходов посланник уже объехал и сколько еще лежало впереди? Дитрих только сейчас заметил другие свертки в мешке гонца.

— Вы можете попросить коня у герра Манфреда, — сказал он, махнув рукой поперек долины.

Посланник ничего не ответил, лишь посмотрел на священника с подозрением. Дверь пастората заскрипела, со стрехи дома внезапно сорвалась птица, отчего лицо незнакомца исказилось от ужаса.

Но это оказался всего лишь Иоахим, несущий пиво. Наверное, подслушал у окна. Епископский слуга окинул Минорита подозрительным взглядом и презрительно усмехнулся:

— Неудивительно обнаружить здесь одного из них.