Замок Броуди - Арчибальд Кронин

Старуха с кислой миной посмотрела на него, охватив одним взглядом и его раскрасневшееся лицо и стакан виски в руке, потом вдруг спросила:

— Куда это ее… куда это она ушла сегодня?

Броуди с минуту пристально смотрел на нее, потом громко расхохотался.

— Это ты про Нэнси, старая ведьма? Она и тебя, видимо, околдовала, что ты боишься даже имя ее выговорить вслух?

После некоторой паузы, во время которой он сохранял насмешливую серьезность, он продолжал:

— Не хотелось бы говорить тебе, но раз уж тебя это интересует — так и быть, скажу: она пошла на собрание Общества воздержания.

Он весь затрясся от хохота, а она, неодобрительным оком взирая на это бурное веселье, отозвалась со всей колкостью, на какую у нее хватило смелости:

— Не вижу тут ничего смешного. Если бы она ходила на эти собрания, когда была помоложе, она бы, может быть… — старуха замолчала, почувствовав на себе взгляд сына и испугавшись, что зашла слишком далеко.

— Ну, валяй дальше, — поощрил он ее с иронией. — Кончай, раз начала. Можешь обо всех нас высказать свое мнение, если тебе этого хочется. Есть люди, на которых ничем не угодишь. Ты была недовольна мамой, теперь начинаешь придираться к моей Нэнси! Ты, наверное, воображаешь, что могла бы сама вести хозяйство? Как же! В последний раз ты состряпала такой обед, что чуть не отравила меня.

Он насмешливо поглядывал на нее сверху, придумывая, как бы получше над ней подшутить. Вдруг его осенила дикая идея, которая так ему понравилась, что он восторженно хлопнул себя по ляжке. Ага, ей завидно, что он пьет, она смотрит на его виски во все глаза, как кот на сливки, рада бы вылакать все сама, если бы можно было! Ладно, она получит то, что хочет, пусть знает, как чернить других людей! Он ее напоит, напоит, как стельку; виски в доме большой запас, да, впрочем, очень немного и нужно, чтобы оно бросилось в голову старой женщине. Предвкушая, какая это будет потеха, он даже закачался в порыве подавляемого веселья и снова ударил себя по ноге. Черт побери, Джемс Броуди всегда придумает как раз то, что надо!

Он сразу перестал смеяться, сделал серьезное лицо и, лукаво сощурив глаза, сказал:

— Пожалуй, нехорошо было с моей стороны так говорить, мать. Я вижу, это тебя крепко задело за живое. У тебя совсем расстроенный вид. Не хочешь ли капельку виски, это тебя подбодрит? — И, когда она быстро, подозрительно посмотрела на него, он с великодушной миной кивнул головой и продолжал:

— Да, да, я тебе это серьезно предлагаю. С какой стати я пью его, а ты нет? Ступай, принеси себе стакан.

Тусклые глаза старухи засветились жадностью, но, слишком хорошо зная его привычку насмехаться, она все еще не верила, не решалась идти, боясь, что вот сейчас взрыв хохота принесет с собой разочарование. Облизывая губы, она сказала дрожащим голосом:

— А ты меня не дурачишь, нет?

Он опять энергично покачал головой, на этот раз отрицательно и, достав бутылку, для удобства поставленную подле кресла, соблазнительно повертел ею перед глазами бабушки.

— Смотри! Тичеровская «Роса Шотландии». Ну, живее! Беги за стаканом!

Бабушка поднялась торопливо, как будто действительно собираясь бежать, и отправилась в посудную, трепеща при мысли об ожидавшем ее удовольствии. Она не брала в рот ни капли со дня похорон, да и тогда это было только вино, а не настоящий, согревающий кровь напиток. Она вернулась, протянула стакан — так быстро, что сын едва успел сдержать новый прилив веселости при виде того, как она торопливо семенила из посудной. Налив ей щедрую порцию, он сказал заботливо и степенно:

— Такому старому человеку, как ты, полезно иногда выпить. Смотри, я даю тебе много, и не слишком разбавляй его водой.

— Ах нет, Джемс, — запротестовала она. — Не давай мне слишком много. Ты знаешь, я не охотница до виски, так только — самую капелечку, чтобы согреть нутро.

При последних ее словах неожиданное воспоминание, как удар бича, нарушило веселость Броуди, и он вдруг накинулся на нее:

— Не говори при мне этих слов! Они мне слишком напоминают одного человека, которого я не больно люблю. Зачем ты говоришь, как эти противные втируши и лицемеры?

Пока ока торопливо пила свою порцию, боясь, как бы сын не отнял ее, Броуди смотрел на нее сверкающими глазами, потом, движимый мстительным чувством, крикнул:

— Пей еще! Давай стакан, налью!

— Нет, нет, — отнекивалась она мягко. — Хватит и этого. Оно меня хорошо согрело, и во рту остался приятный вкус. Спасибо, Джемс, больше не надо.

— Ты со мной не спорь! — закричал он грубо. — Чего это ради ты отказываешься от хорошего виски? Ты просила его — и будешь пить, даже если бы мне пришлось влить его насильно в твою старую глотку. Подставляй стакан! Пить — так пить как следует, по всем правилам.

Удивленная старуха повиновалась, и когда он снова щедро налил ей, она стала пить уже не торопясь, смакуя, причмокивая губами и задерживая виски на языке, бормоча между глотками:

— Вот это настоящий напиток. Очень любезно с твоей стороны, Джемс, уделить мне так много. Никогда еще не пила столько сразу. Непривычно мне это.

Она молчала, пока в стакане еще оставалась жидкость, затем вдруг выпалила:

— Ох, так и щиплет язык, право! Честное слово, я опять чувствую себя молодой. — Она захихикала. — А знаешь, что мне вспомнилось? — Она захихикала громче.

Ее веселое настроение вызвало у Броуди хмурую усмешку.

— Да? — протянул он. — Что же тебе вспомнилось, старуха? Скажи, посмеемся, если смешно.

Она засмеялась еще громче и закрыла сморщенное лицо узловатыми руками в припадке безудержного веселья. Наконец жеманно открыла один глаз, наполненный пьяными слезами, и шепнула, задыхаясь:

— Мыло! Я вспомнила о мыле.

— О мыле! Вот как, — передразнил он ее. — Очень кстати! Что, помыться захотелось? Смею тебя уверить, что тебе давно следовало это сделать.

— Нет, нет, — хихикала она. — Не оттого. Просто я вспомнила, что делали женщины в те годы, когда я была еще молода, если им хотелось выпить, чтобы хозяин не знал об этом. Они… ха-ха… они брали четверть пинты у сельского лавочника и просили записать на счет как мыло… мыло! — Она совсем изнемогала от смеха при мысли об этой тонкой уловке и опять закрыла лицо руками. Но через минуту открыла его, посмотрела на сына и добавила: — Я-то никогда этого не делала. Нет! Я была степенная женщина и умела наводить чистоту в доме без такого мыла!

— Ну, ну! Похвастайся! — фыркнул он. — Расскажи, какая ты была примерная женщина! Я послушаю.

— Да, в то время мне жилось хорошо, — продолжала она, уйдя в воспоминания и в своем опьянении утратив весь свой страх перед сыном.

— Но все же со многим приходилось мириться. Отец твой нравом походил на тебя, как две капли воды. Такой же заносчивый, а уж вспыльчив — настоящий порох! Придет, бывало, ночью и, если ему что не по вкусу, сразу накинется на меня. Но я себя в обиду не давала, нет! — Она помолчала, взгляд ее стал задумчив. — Помню все, как будто это было вчера. Ох, и горд же он был, горд, как сам дьявол!

— Что ж, разве ему нечем было гордиться? — воскликнул Броуди резко, убеждаясь, что виски подействовало на мать совсем не так, как он ожидал, и она перестала быть забавной. — Разве ты не знаешь, из какого рода он происходил?

— Да, знаю, как же, слыхала, — сказала она с пренебрежительной усмешкой, забыв в своей злобе всякую осторожность. — Он разыгрывал из себя знатного барина — то ему подай, это принеси — и одевался, как какой-нибудь герцог, и все толковал о своих предках да о правах, которые он мог бы иметь. Много раз слыхала я от него о его старинном родстве с Уинтонами… но я часто сомневаюсь, верил ли он в это сам. Разное бывает родство, — добавила она с подавленным смешком, — и думается мне, что его предки породнились с Уинтонами не в палатах, а на задворках.

Броуди смотрел на нее пораженный, не веря своим ушам, и, наконец, когда к нему вернулся дар речи, закричал:

— Молчать! Молчать, старая дура! Кто ты такая, чтобы так говорить о Броуди? И ведь ты сама теперь носишь это имя. Как смеешь ты чернить его в моем присутствии! — Он схватил бутылку за горлышко, словно хотел швырнуть ею в мать.

— Полно, полно, Джемс, — пьяно лепетала она, ничуть но смутившись и поднимая в знак протеста неуверенную, дрожащую руку. — Будь же рассудителен! Я не из тех птиц, что подтачивают собственное гнездо, и все это говорится так, в семейном кругу. Ты, наверное, знаешь, как и я, что вся эта истории началась очень, очень давно, когда Джэнет Дрегхорн, дочка старшего садовника, спуталась с молодым Робертом Броуди, который унаследовал титул герцога только много лет спустя. И никогда они не были связаны ничем хотя бы похожим на брак.

— Придержи свой грязный язык, старая пустомеля, или я вырву его, — зарычал Броуди. — Сидит тут и пачкает мое имя! Да ты помнишь ли, кто ты такая? Для тебя было счастьем, что мой отец женился на тебе. Ты… ты… — он заикался, так его душил гнев, и с перекошенным лицом смотрел на мать.