Офицер. Сильные впечатления - Сергей Морозов

— Если бы я попросила тебя поберечь себя, ты бы что мне ответил?

— Если бы я вынашивал нашего ребенка, — не задумываясь, сказал он, — то, безусловно, ответил бы согласием.

— Теперь я понимаю, почему именно тебя послали готовить эти переговоры, — вздохнула Маша.

Он подхватил ее на руки и понес в спальню.

— Ты мне, однако, не ответила, — шепнул он.

— Я люблю тебя, — сказала она, позволив опустить себя на постель.

А политические дискуссии в постели — признак дурного тона, не так ли?

Он был нежен, как никогда. Но еще более он был осторожен. Он двигался так плавно, словно они лежали не на прохладных простынях, а плыли в легкой воде.

— Ты так осторожен, как будто действительно сам вынашиваешь нашего ребенка…

— Просто я тебя люблю и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.

— И я тебя люблю, — повторила Маша. — И я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось…

Он продолжал целовать ее, пока она не сказала:

— Требуй от меня, чего хочешь. Я на все согласна. Если хочешь, я никогда не буду ездить ни в какие командировки. Если хочешь, я вообще никогда не выйду из дома… Если хочешь, я всю жизнь проведу с тобой в постели…

— Хочу, — ответил он.

— Ты знаешь, что говоришь и что делаешь. Я должна была понять это с самого начала и не вести себя, как дура. Конечно, для меня нет и не может быть ничего важнее, чем ты и наш ребенок.

Маша увидела, как у него заблестели глаза, но он не сказал ни слова.

Потом Волк вслух размышлял о будущем.

— Иногда мне бывает страшно за нас, — признался он. — Иногда мне кажется, что все вокруг окончательно сошли с ума.

— Плохие новости? — шепнула Маша.

— Похоже на то, что война переходит в новое качество.

— Но почему? Ведь появилась надежда на перемирие, а практически вся территория находится под контролем федеральных войск. За исключением, конечно, горных районов… Ты хочешь сказать, что нужно опасаться террористических актов и, даже несмотря на перемирие, война будет продолжаться по сценарию Ближнего Востока, Ирландии? Подавление открытого и широкомасштабного вооруженного сопротивления ничего не дало? Впереди волна терроризма?

— Боюсь, что так. Разница лишь в том, что проблемы намеленного Ближнего Востока с его почти внутрисемейным конфликтом и цивилизованной Ирландии с ее мещанскими ультра — просто легкий пассионарный насморк по сравнению с пассионарной чумой на Кавказе… Есть информация, что оппозиция уже приняла решение о переходе к террору.

— И ты снова отправишься туда! — воскликнула Маша. — Представляешь, что я буду чувствовать?

— Конечно, ты будешь волноваться, — вздохнул он. — Но ты, по крайней мере, знаешь, что я отлично разбираюсь в своей работе и у меня абсолютный нюх!

— Но ты только что сам говорил о том, что все вокруг сошли с ума. Им не будет никакого дела до того, что ты отлично знаешь свою работу и что у тебя абсолютный нюх!

Он долго смотрел на нее, а потом грустно сказал:

— Зачем я полюбил такую проницательную женщину? Я не смогу тебя успокоить даже ценой лжи. Ты слишком много знаешь обо мне и о ситуации Ты все видела своими глазами. И ты мне не поверишь, если я в очередной раз буду убеждать тебя, что мне совершенно ничего не угрожает..

— Конечно, не поверю, — вздрогнув, прошептала Маша. — Мне страшно, Волк!

Уже около двух недель полковник провел в Москве. У него был напряженный график работы, однако вопреки тревожным ожиданиям обстановка на Кавказе улучшалась, и решительные военные мероприятия, казалось, вынудили оппозицию искать компромисс. Велись предварительные трехсторонние переговоры. Военные остановились в районе предгорья и ждали, что их вот-вот сменят подразделения внутренних войск.

В квартире на Патриарших царила настоящая семейная идиллия, и Маша проникалась уверенностью, что в скором времени полковник сможет перебраться в Москву насовсем.

Дела требовали его присутствия в столице, и, когда он сообщал ей о том, что его отъезд откладывается, ей хотелось пойти и помолиться вместе с бабулей перед иконкой Николы Угодника.

Не было для Маши большего удовольствия, как, дождавшись, когда Волк вернется после работы домой, накормить его, а потом свернуться калачиком у него под боком и мирно дремать, пока он вел бесконечные телефонные консультации, касающиеся зарождавшегося переговорного процесса. У нее уже появился ранний токсикоз, и приступы тошноты досаждали ей по утрам и даже вечерами. Тогда она спешила в ванную, а Волк, отрываясь от важного разговора с помощником министра обороны или еще с кем, кричал ей, чтобы она не запирала дверь на случай, если понадобится его помощь.

Несмотря на дурноту, Машу изрядно веселило то, что известия о ее беременности дошли, пожалуй, до самого Совета Безопасности. Ополаскивая лицо холодной водой, она слышала через раскрытую дверь ванной, как полковник объяснял кому-то необходимость выделения военных и политических вопросов в отдельные блоки.

— Ну, как ты? — зажимая ладонью трубку, спрашивал он, когда Маша выходила из ванной и снова устраивалась около него.

— Это по твоей милости меня тошнит, — ворчала она.

— Что верно, то верно, — соглашался он и обеспокоено вздыхал. — Ты ужасно бледная.

— Ничего, как-нибудь справлюсь, — говорила она.

Он кивал и возвращался к разговору по телефону, а немного погодя снова обращался к ней.

— Ты знаешь, я нисколько не раскаиваюсь в том, что сделал с тобой.

— Еще бы! Ведь ты об этом только и мечтал, — улыбалась она.

Он наклонялся и целовал ее в губы.

В такие моменты на Машу нисходила неведомая ранее благодать. Ей было даже странно, что еще недавно она моталась по каким-то опасным командировкам да еще всячески отстаивала перед Волком право на независимость. Теперь, когда они соединили свои судьбы, зависимость от любимого человека воспринималась как подтверждение их любви и придавала уверенности в нерушимости счастья. Она и сама не заметила, в какой момент его желания стали ее желаниями.

— Я тоже ни в чем не раскаиваюсь, — говорила она. — Я мечтаю родить тебе ребенка… Надеюсь, наступит день, когда война закончится и тебе не нужно будет никуда уезжать. Тебя переведут в Москву, ты сядешь за министерский стол и с девяти до пяти будешь поставлять эксклюзивную информацию для моей новой программы.

— А после пяти?

— Смотреть меня по телевизору и нянчить наших детей.

— Я не против, — усмехался он. — При одном условии.

— При каком?

— Ночью мы не будем смотреть телевизор.

— Само собой! — шептала она.