Белое танго - Дмитрий Вересов

Молодой залез под стол, извлек черный дипломат с никелированными застежками, придвинул толстяку, тот кивнул и двинул дипломат обратно. Молодой взялся за ручку, встал, подошел к Рафаловичу и с поклоном положил портфель перед ним.

— Открой, — тихо сказала Таня.

Он послушно щелкнул замочками и откинул крышку. Доллары. Тугие пачки сотенных в банковских упаковках.

— Пересчитай, — сказала она. — Должно быть ровно двадцать пять пачек.

Четверть миллиона.

— Да уж знаю, не учи ученого! — неожиданно для самого себя огрызнулся он.

Вид больших денег придал сил, даже глаза заблестели.

Таня пожала плечами и снова обратилась к присутствующим в зале. Те закивали головами, молодой отошел к дверям, что-то сказал, и тут же вошла длинноногая кудрявая девица в красном мини-платье с серебряным подносом в руках. На подносе стояли пять высоких бокалов с шампанским. Девица принялась обходить стол.

— Сложи деньги, закрой портфель, — сказала Таня Рафаловичу. — Потом возьми бокал, скажи что-нибудь торжественное. Обязательно вставь «синьор Скалли», «синьор Доменгини» и «Оберску лимитед». Запомнил? Тогда вперед.

Рафалович откашлялся.

— Я… это самое… Союз нерушимый, товарищи, республик свободных, синьор Скалли, навеки сплотила, синьор Доменгини, великая Русь и Оберску лимитед! Ура, господа!

— Си, си, Оберску лимитед! — радостно подхватил толстяк.

— Теперь отхлебни два-три глотка, поставь бокал, возьми портфель и на выход! — скомандовала Таня. — И никаких улыбок, никаких рукопожатий, понял?

Она что-то сказала иностранцам, подхватила Рафаловича и повлекла его к дверям. На выходе он обернулся. И увидел, что старик, хищно ощерившись, явственно ему подмигнул.

До машины добрались без приключений. Тед почтительно распахнул дверцу, принял из его рук дипломат с деньгами, передал Тане, которая на этот раз села рядом с шофером.

— Получилось, — не оборачиваясь, сказала она. — Спасибо, Фаллос.

— Я… я тебя ненавижу! — неожиданно выкрикнул он.

— Это твое право…

Дальнейший путь проделали в молчании. Под конвоем Теда Рафалович поднялся в отведенную ему комнату и сразу рухнул на кровать. В дверях щелкнул замок. Минут через десять щелкнул снова… Невидимая рука поставила на пол прикрытый салфеткой поднос, и дверь вновь закрылась. «Не подойду», — решил Леонид — и тут же спрыгнул с кровати, подошел, сдернул салфетку. Три розовых бархатных персика, длинный сэндвич — половина французского батона, масло, черная белужья икра.

Бутылка. «Шато-лафит», — прочел он на этикетке. Небольшая серебряная салатница, прикрытая крышечкой. Рафалович хмыкнул, приподнял крышку. На дне салатницы лежала, скорее всего, одна из тех пачек, которыми был набит черный дипломат.

— Тьфу на вас! — пробормотал Рафалович. — В доме врага…

Но жрать хочется. И перед кем держать принципы, в пустой-то комнате? Пачка перекочевала во внутренний карман, в одной руке оказался батон, в другой — стакан с лафитом. Надо же, суки, как его вкусы угадали! За стеной заиграл Моцарт…

— Ты спал? Извини…

— Какое там спал!

— Если хочешь, спускайся вниз. Выпьем. Я одна. Собственно, одну бутылку он уже уговорил. Почему бы не вторую? Тем более что даже не знаешь, придется ли еще когда-нибудь…

— Вот и все. В четыре заедет Тед, отвезет тебя на летное поле. Утречком будешь в своем Монако. А через месяц-другой забудешь наше маленькое приключение, как дурной сон.

Таня лениво потянулась к фигурной бутылочке «Луи-Трез», стоящей между ними на низком столике, плеснула себе на донышко бокала.

— Дурной сон, — повторил Рафалович. — А что я Лильке скажу?

— Объясни, что неожиданно подвернулся быстрый и выгодный гешефт. Тем более что для тебя так оно и было. Как бы ты ни был крут у себя там, в Союзе…

— В России, — автоматически поправил он.

— Ну да, в России, конечно. Двадцать тысяч гринов за день работы…

— Десять, — снова перебил он.

— Извини. Вон там, на каминной полке. Потом возьмешь.

Рафалович посмотрел на Таню и с горечью спросил:

— Так зачем надо было ломать всю эту комедию? Чувства изображать, в горы меня тащить, дурью накачивать… — Он скривился, будто лимон проглотил. — Я бы и в зрячую тебе подыграл, за такие-то гонорары.

— Подыграл бы, говоришь? А в какой, по-твоему, игре?

— Ну, я не знаю… Афера. Масштабная грамотная афера. Вы со старичком красиво кинули этого жирного лоха…

— Скалли-то? Это так, побочный сюжет.

— Ни фига ж себе побочный! На четверть лимона — Рафалович рывком встал, заходил по просторной комнате, без надобности трогая разные предметы. — Это же огромная сумма! Думаешь, он смирится с такой потерей, не будет искать вас?..

— Нас?

— Ну, тебя, старика этого, меня…

— Сядь и успокойся. Этот идиот никого уже искать не будет.

— Уже? — выдохнул Рафалович. — Так его что, того?..

— Эк ты, болезный, разволновался-то, а еще говоришь — в зрячую подыграл бы.

— Ну я ж не знал, что мокрое…

— А что ты вообще знаешь? — Таня смотрела на него с откровенной издевкой. — Ладно, не бзди, Маруся, дело чистое, концов не найдут. А на тебя и подавно не выйдут, если, конечно, язык распускать не станешь.

— Я? Язык распускать?

— Вижу, понял. Ну и ладненько. — Она сладко потянулась. — Ты посиди еще, а мне пора на боковую. Простишь, если провожать не выйду?

— Но для чего… для чего?! — не слушая ее, воскликнул Рафалович. — И почему я? Таня небрежно махнула рукой.

— Так уж вышло. Просто ты, золотой мой, до головокружения похож на одного человечка. Большого человечка из маленькой, но зело богатой страны. Впрочем, большим ему отныне не бывать.

— Подставили?

— Как кролика Роджера. Тебя же, дружочек, скрытой камерой снимали, и утром, в парке, и на вилле у папы Карло. Отсюда и очки, и маскарад мой вечерний. Так что не парься понапрасну. А Лилечке твоей, чтобы любознательность погасить, ты, пожалуй, лучше скажи, что два дня и три ночи со мной кувыркался, а потом опомнился и к законной прибежал. Купи что-нибудь хорошее. Бабы, они такие покаяния любят…

Но объяснять Лиле ничего не пришлось. Портье в «Отель де Пари» с сочувственным видом передал ему его краснокожую паспортину, чемодан и гневную прощальную записку со множеством орфографических ошибок.

Жена так и не простила ему ни измены с ее лучшей школьной подругой, ни того идиотского положения, в которое он невольно поставил ее саму. После шумного и скандального развода она с мальчишками укатила к маме в Хайфу, куда он ежемесячно переправлял по тысяче долларов содержания.

— Эй, иди сюда! — крикнул он в раскрытую дверь, а когда, по-прежнему надувшись, вошла Аллочка, прихлопнул ее по попке и ворчливо спросил: