Стальное зеркало - Анна Оуэн

Нет, неубедительно. Даже на полчаса себя уговорить не выходит.

Подойти, поприветствовать… и изумиться. Кажется, нам тут рады. Вернее, не то чтобы рады, но здороваются любезно, кузеном величают — и не проявляют ни малейшего желания избавиться.

Неудачно и не вовремя. Но что могло измениться?

Хотел бы я поймать того кудесника, который господина герцога Ангулемского подобным образом заколдовал… или расколдовал, неважно, один черт этому кудеснику нужно повыдергать ноги, руки и все прочее торчащее. И воткнуть обратно, тщательно перепутав. Потому что Клод сейчас — во дворце, после трудов праведных, начатых спозаранку должен быть не то чтобы зол, но слегка так раздражен, в той степени, чтобы он любого встречного воспринимал как помеху на пути из постылого королевского курятника. А тут… спокойно выслушивает про Арморику. Соглашается и одобряет. Говорит, что о деньгах и праве набирать людей в договоре не сказано вообще ничего — так что, может быть, и в Орлеане удастся что-то выкроить, не сейчас, конечно, а чуть позже, когда с кампанией все будет решено. Так обойтись, чтобы придраться было нельзя.

А года через полтора ситуация может измениться.

Хоть какая-то зацепка — эти пресловутые полтора года…

— Вы, — цедит Джеймс, — господин герцог, можете и полтора года подождать. Вам-то что…

И опять ничего. Валуа-Ангулем только кивает. Довольный жизнью Клод… чудеса в решете. Не притворяющийся, не делающий хорошую мину при плохой игре, напротив, пытающийся выглядеть как обычно. Вот только привычная клодова брезгливая и высокомерная маска словно надета на чужое лицо. Я его раньше таким только в поле и видел — сделает противнику какую-нибудь редкостную пакость и дня два на человека похож.

Но мы-то в Орлеане. Даже предполагать неловко, что с ним такое произошло. Но разузнать, наверное, стоит… смешно будет, если это его просто хорошо приласкали накануне. Хотя вот уж чего за ним не водилось сроду. У Клода дела в одной корзине, увлечения в другой, и корзинки он не путает никогда. Вот у кого мне поучиться надо бы…

— К сожалению, сократить этот срок могут только альбийцы, если атакуют наше побережье, — изрекает Его Светлость герцог Ангулемский.

— Видимо, кроме альбийцев, и нам, и вашей тетке больше надеяться не на кого. — Клод, ну обидься ты, сделай доброе дело, а? Ну пожалуйста. Ну не дуэль же нам с тобой затевать?

Герцог Ангулемский поднимает голову и смотрит очень внимательно — и, кажется, не в глаза даже, а сквозь — будто на стене за Джеймсом рука огненные буквы пишет, а Клоду никак их иначе не прочитать.

— Кузен, — говорит он… и вот теперь все хорошо, потому что чуть хриплый клекот слышно на весь коридор. — Не вы будете указывать мне, чем я обязан своей старшей родственнице.

— Отчего же не я? — И пусть только окружающие, потихоньку сползающиеся к месту беседы, попробуют заподозрить Джеймса Хейлза в неискренности или отступлении от истины. Если уж вспомнить, если посчитаться, счет выйдет не в пользу аурелианской родни регентши; а тут, понимаете ли, племянничек, не помнящий, как тетка выглядит, распускает хвост. Ха!..

— Оттого, что вы, граф, приходитесь ей вассалом, а я — главой дома.

— А к словам вассалов, даже если они справедливы, вы как глава дома не прислушиваетесь. Особенно если они справедливы. И почему я не удивлен?

— А какие слова справедливы, — вроде не кричит же, а стекла дрожат, — тоже решаю я. Благодарите Бога, граф, за то, что вы — верный слуга моей родственницы. Другому эти слова стоили бы головы. Вам они станут в ту же цену — если я вас еще раз увижу.

— Надеюсь избежать этого сомнительного счастья! — И развернуться, и надеть шляпу — не просто так, а чтоб всем было ясно, где я видел герцога Ангулемского, — и выйти размашистым шагом, и дверью в сердцах хлопнуть…

…а он меня понял. Понял, потому что если бы он не догадался, что мне от него нужно — я бы сейчас не дверьми хлопал и не шляпу лихо нахлобучивал, а готовился бы лишиться этой самой головы. Всю свиту Клода я не раскидаю, тут и гадать нечего. Ну Клод, ну мерзавец, еще и догадливый…

Ведь испортил же день — не тем, так этим.

«…примером сему могут служить иудеи. Они отвергли Спасителя нашего, но не нарушили заключенный ранее договор. И что же мы видим? Тринадцать столетий прошло с тех пор, как пал Иерусалим, но все еще существуют на земле и народ, и язык, и вера. Можно было бы счесть, что это — знак особой милости Божьей, простертой над теми, кто некогда был Его избранным народом и стал по крови народом Его Сына, однако известны и иные племена, такие как „дом“ (некоторые по ошибке называют их „египтянами“) или „люля“, лишенные земли, но сохранившие закон. Их существование также не пресеклось, тогда как более могущественные объединения людей исчезли с лица земли бесследно.

Последнее позволяет заключить, что мы имеем дело не с чудом, но с еще одной естественной закономерностью и объясняет нам, почему наши предки придавали такое значение клятвам и так жестоко карали за нечестие. За законом, погубившим Сократа, стоял не суеверный страх перед могучими существами, но знание, что, может быть, между нами и смертью стоит только наше слово.

Еще одно прямое подтверждение даст нам магия. Свойства предметов и явлений могут использоваться как на доброе, так и на злое, а сведения о черном колдовстве — представлять бесценное сокровище знания, ибо если нечто можно видимым образом разрушить, направив к этому злую волю, значит, это нечто доподлинно существует, даже если оно недоступно органам чувств.

Одним из самых известных, хотя, к счастью, редко применяемых злых обрядов, является колдовство, в просторечии называемое „порча земли“. Название это не отвечает существу, ибо действия малефиков всегда направлены не против ландшафта, но против общины. И все они: осквернение алтарей, отравление колодцев, нарушение границ, проведенных по земле, и границ, установленных законом и обычаем, неизменно связаны с предательством обещаний, данных прямо или косвенно другим людям или Господину Нашему Богу. Наипригоднейшими же для такого являются те преступления, что совершает не сам малефик, но соблазненная им община — ибо тогда она сама отказывается от защиты. Это первый шаг. Следующим будет пролитая кровь — чем невинней, тем лучше, или клятвопреступление столь чудовищное, что даже последний из язычников признает, что оно бесчестит землю. И опять же, малефику куда легче сделать место свое удобным для зла, если дела эти будут вершить сами люди или власть, которую они признают законной. А затем остается только позвать — и не было еще случая, чтобы тьма не пришла.