Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Кейбелл

Юрген клевал носом над остатками своего обеда. — Пустым растрачиванием сил вынужден я это назвать, — сказал Юрген вслух, как раз тогда, когда заметил, что на побережье находятся еще два человека.

Один шел с севера, а другой с юга, так что они встретились не очень далеко от того места, где сидел Юрген, и по невероятному стечению обстоятельств оказалось, что Юрген был знаком с этими людьми во времена своей первой юности. Он поприветствовал их, и они тотчас же его узнали. Одним из этих путников являлся Горвендил, служивший кем — то вроде секретаря графа Эммерика, когда Юрген был еще мальчишкой; а другим был Перион де ла Форэ, тот разбойник, что появился давным — давно в Бельгарде под видом виконта де Пизанжа. И трое старых знакомых удивительным образом сохранили свою молодость.

Теперь Горвендил и Перион дивились прекрасной рубахе, которую носил Юрген.

— Вы должны знать, — скромно сказал он, — что я недавно стал королем Евбонийским и должен одеваться согласно своему положению.

Они сказали, что всегда верили, что ему выпадет такая высокая честь, а затем втроем повели оживленную беседу. И Перион рассказал, как он проходил через Псевдополь на пути к королю Теодорету в Лакре — Кай и как на рыночной площади Псевдополя видел царицу Елену.

— Это прелестная дама, — сказал Перион, — и я поражаюсь ее сходству с прекрасной сестрой графа Эммерика, которую мы все помним.

— Я это сразу же заметил, — сказал Горвендил и странно улыбнулся, — когда тоже проходил по городу.

— Как же, этого никто не может не заметить, — сказал Юрген.

— Конечно, я не считаю ее такой же прелестной, как госпожа Мелицента, — продолжил Перион, — поскольку, как я заявлял во всех концах земли, никогда не жила и не будет жить женщина, сравнимая по красоте с Мелицентой. Но вы, господа, кажется, удивлены тем, что, по — моему, является просто очевидным утверждением. Ваше настроение заставляет меня указать, что это утверждение я никому не позволю отрицать. — И честные глаза Периона неприятно сузились, а его загорелое лицо нехорошо напряглось.

— Милостивый государь, — поспешно сказал Юрген, — просто мне показалось, что дама, которую здесь называют царицей Еленой, вероятнее всего является сестрой графа Эммерика Доротеей ла Желанэ.

— Тогда как я сразу же распознал в ней, — добавил Горвендил, — третью сестру графа Эммерика — Ла Беаль Эттарру.

И тут они уставились друг на друга, потому что, несомненно, три сестры не были особо похожи.

— Оставляя в стороне вопрос зрительного восприятия, — заметил Перион, — бесспорно, что вы оба извращаете факты. Один из вас говорит, что это госпожа Доротея, а другой говорит, что это госпожа Эттарра, тогда как всем известно, что эта самая царица Елена, кого бы она ни напоминала, не кто иная, как царица Елена.

— Для вас, всегда являющегося одним и тем же человеком, — ответил Юрген, — это может звучать разумно. Что касается меня, я являюсь несколькими людьми сразу и не нахожу ничего удивительного в том, что другие люди напоминают меня.

— Не было бы ничего удивительного, — предположил Горвендил, — если бы царица Елена была женщиной, которую мы тщетно любили. Ибо женщина, которую мы в юности тщетно любили, есть женщина, которую мы никогда не увидим больше совершенно отчетливо, такою, какой она была, что бы ни случилось. Так что, полагаю, мы легко могли перепутать ее с какой — то другой женщиной.

— Но дамой, которую я тщетно любил, является Мелицента, — сказал Перион, — и меня не волнует царица Елена. С какой стати? А что вы имеете в виду, Горвендил, намекая, что я заколебался в своей верности госпоже Мелиценте, узрев царицу Елену? Мне не нравятся подобные намеки.

— Тем не менее, я люблю Эттарру, и любил не совсем тщетно, и любил не колеблясь, — продолжал Горвендил со спокойной улыбкой, — и уверен, что когда смотрел на царицу Елену, то лицезрел Эттарру.

— Могу признаться, — сказал Юрген, откашлявшись, — что всегда относился к госпоже Доротее с особым уважением и восхищением. Что касается остального, я женат. Но даже при этом, думаю, что госпожа Доротея и есть царица Елена.

Они стали гадать над этой тайной. И вскоре Перион сказал, что единственный способ добиться истины состоит в том, чтобы оставить решение этого вопроса за самой царицей Еленой.

— Она, в любом случае, должна знать, кто она такая. Поэтому один из вас вернется в город и обнимет ей колени, что соответствует обычаю этой страны в случае, когда кто — то умоляет царя или царицу о милости. А затем честно обо всем ее спросит.

— Только не я, — сказал Юрген. — Я нахожусь в настоящее время в некоторой близости с одной гамадриадой. Я доволен своей гамадриадой. И не намерен больше оказываться в присутствии царицы Елены, чтобы сохранить свое благоденствие.

— Что ж, а я не могу пойти, — сказал Перион, — поскольку у госпожи Мелиценты на левой щеке маленькая родинка. А у царицы Елены щека чистая. Вы, конечно, понимаете, в чем я уверен: эта родинка безмерно усиливает красоту госпожи Мелиценты, — преданно добавил он. — Тем не менее, я не собираюсь поддерживать каких — либо отношений с царицей Еленой.

— А у меня причина не ходить туда такова, — сказал Горвендил: — Если я попытаюсь обнять колени Эттарры, которую здесь называют Еленой, она мгновенно исчезнет. Оставляя в стороне другие вопросы, я не хочу навлекать такую беду на остров Левку.

— Но это же вздор, — сказал Перион.

— Конечно, — сказал Горвендил. — Вот, вероятно, почему это и произойдет.

Таким образом, ни один из них туда не пошел. И все трое остались при своем мнении о царице Елене. А вскоре Перион сказал, что они теряют попусту как время, так и слова. Тут он попрощался со своими собеседниками и пошел дальше на юг, в Лакре — Кай. А в пути он пел песнь в честь госпожи Мелиценты, которую прославлял как Сердце Сердца своего; а двое, слышавшие его, согласились, что Перион де ла Форэ, вероятно, худший поэт на свете.

— Тем не менее, это действительно рыцарь и достойный господин, — сказал Горвендил, — намеревающийся доиграть остаток своего романа. Интересно, получает ли Автор большое удовольствие от таких простодушных действующих лиц. По крайней мере, ими наверняка легко манипулировать.

— Я накапливаю в себе разумную меру галантности. — сказал Юрген. — Я больше не стремлюсь быть рыцарем. И на самом деле, Горвендил, мне кажется бесспорным, что каждый из нас — герой своего собственного романа и не может понять роман другого человека, а все в нем истолковывает неверно, так же как мы втроем поссорились по пустяковому поводу о женском лице.