Города монет и пряностей - Кэтрин Валенте

Лем схватил маленькие лапы ящера в свои руки.

– Не прикасайся ко мне, грязный дубильщик! Мне, несомненно, плевать… впрочем, ладно. Будь поосторожнее с ящером. Не люблю, когда меня призывают. Я предпочитаю появляться с королевским размахом, в дыму и пламени, когда сам того пожелаю.

– Конечно, Кашкаш.

– Иди к своей жене и посмотри, что я сделал ради тебя.

– Да, Кашкаш.

Огни под кожей ящера сами потухли, а его чешуя встала на прежнее место, издав шипение пара.

Хотела бы я сказать, что почувствовала это, но всё было не так. Когда Лем примчался ко мне, как и прежде переполненный нетерпения и жажды, любящий и больной от любви, я была не больше его ладони. Думала, он ужаснётся и проклянёт имя своего ящера, но он издал радостный возглас. Он был восхищён и принялся танцевать посреди своего шаткого домика; крепко прижал меня к щеке.

– Теперь ты никогда меня не бросишь, и мы будем счастливы, Ли! Вот увидишь!

Но я была несчастна. Ненавидела то, какой маленькой сделалась, и то, что теперь для меня оказалось невозможно что-то съесть или прикоснуться к чему-либо без помощи Лема, который был доволен, как сытый тигр. Он вырезал для меня миниатюрную кроватку из вишнёвого дерева и застелил её мягкой тканью. Смастерил миниатюрные ножи и вилки. Я плакала и плакала… Год шёл за годом, и Лем начал бояться за меня, поскольку я сделалась совсем беспомощной. Он запретил мне покидать дом, чтобы не стать глупой и лёгкой добычей пролетающей мимо совы, а потом запретил покидать кровать из вишнёвого дерева, чтобы какая-нибудь жестокая мышь не схватила меня с голоду. Я лежала в постели, не шевелясь, и меня это вполне устраивало, потому что уже было на всё наплевать. Я смотрела в темноту и представляла себе, что я дома.

Так вышло, что Лем снова снял синего ящера-самца с насеста возле дымохода и прошептал заклинание, начертанное на чешуйках. Я лежала в своей колыбели, смотрела, как бедный зверь раздувается от огня и извергает дым, и вспоминала запах горящей травы да саму траву, которой когда-то была.

– Лем, ты мне не нравишься, – прорычал ящер. – Зачем снова меня призвал? Я же сказал, что предпочитаю сам выбирать время для посещений.

– Но, Кашкаш! Услышь меня! Мне невыносимо то, какой стала моя жена… Теперь она такая маленькая, моя дорогая Ли, мой шафран, моя кошечка, что её может сожрать опоссум, крыса или сокол и даже не поймёт, что сделал. А я не могу постоянно за ней наблюдать! Уже так много дней не спал…

– И о чём ты просишь? Я не могу уследить за твоим бормотанием.

– Я хотел бы, чтобы она осталась со мной навсегда, цела и здорова, чтобы никто не мог к ней прикоснуться. Я хочу увериться в том, что ей никто не причинит вреда до конца моих дней и потом.

Полыхающий ящер задумался.

– Ты, Лем, хоть и безумен, всё же должен понимать, что она – не твоя Ли, верно? Я никогда не обещал, что верну тебе прежнюю жену. То, что я устроил для тебя, несравнимо лучше какой-то несчастной фермерши-цветовода.

Бедный, ласковый Лем беспомощно смотрел на ящера, ничего не понимая.

– Она Звезда! Обожгла землю, когда явилась, и, если бы ты меня понял, я сказал бы тебе, что сам выпрыгнул из дыма, который поднялся от сожженной ею травы. Вот почему у тебя есть глупый ящер, нажравшийся травы в сожженной степи, где она упала. Вот почему я прихожу к тебе, хоть этого и не желаю. Каждое живое существо стремится узнать, как живут его родственники. – Ящер ухмыльнулся, из его глотки вырвалось пламя. – Но, если таково твоё желание, я сделаю то, что должен, и никто не сможет сказать, что я не был первым и самым лучшим из всех джиннов! Дорогой Лем, мой милый мальчик. С ней всё будет хорошо, обещаю. Но это твоё последнее желание.

Лем нахмурился, его глаза затуманились и потускнели.

– Почему? Потому что третье? Я слышал, есть такой закон…

– Нет, потому что ты мне надоел. Убирайся прочь!

Ящер дохнул огнём, и его чешуя сомкнулась. Он вытянул длинный розовый язык, на котором стояла шкатулка из блестящего сердолика. По бокам на ней были вырезаны поля колышущейся кудрявой травы, а спереди мерцал миниатюрный за́мок. Она имела в точности такие же размеры, что моя кровать.

– О, – выдохнул Лем. – Да!

Сказка о Клетке из слоновой кости и Клетке из железа

(продолжение)

– Он закрыл меня в шкатулке, – сказала маленькая Травинка-Звезда, – и повернул ключ в замке. Я стояла на каминной полке до самой его смерти, была лучшим приобретением, предметом искусства и прелестью: совершенной, непорочной, вечной. Облизанной ящерицами и обласканной руками, загрубевшими от помешивания супа. Когда Лем умер, его старая тёща забрала шкатулку, и её начали передавать из поколения в поколение. Думаю, кто-то взял её в этот жуткий красный город и, вероятно, положил на комод какой-нибудь Герцогини, назвал милой маленькой безделушкой. Не знаю… Я заснула, не желала ничего знать. Во тьме я ощущала мир и могла притвориться, что я дома, и мать увидит, как я сияю, даже сквозь ужасную коробку. Что она узнает – я не хотела ничего сжигать. Позвольте мне снова уснуть! Позвольте опять уйти во тьму! Меня высосали досуха и превратили в нелепую карлицу, засунули в коробку и оставили на подоконнике на несколько веков. Хватит!

Потрясённая, я моргнула.

– Но… ты можешь отправиться назад, если хочешь, – сказала я.

– Я устала, – сказала она, и её глазки-семечки заблестели.

– Знаешь ли, я джинн. Происхожу, наверное, не от тебя, а от сожжения, которое устроила другая Звезда. Я не уверена, мой хворост ещё не бросали. Но мы в каком-то смысле дальние родственники.

Травинка-Звезда холодно посмотрела на меня и ничего не сказала.

– Ожог, – сказала Утешение, устремив на меня взгляд, полный мольбы. – Ты не можешь отдать её им. В лучшем случае они поставят шкатулку на другую каминную полку.

– Бабушка, – медленно проговорила я, хоть Травинка-Звезда и скривилась от такого обращения. – Ты позволишь мне нести тебя? Это ненадолго.

– Разве у меня когда-нибудь была возможность выбирать?

– Она есть сейчас. Я даю её тебе. Ожог из неизвестной семьи, Королева Тлеющих Углей из страны джиннов. Потому что тьма… – Я приподняла прядь волос цвета сажи, – для нас что-то вроде навязчивой идеи.

Мы поднялись будто дым. Мой хвост стелился позади, а серебряные корзины тряслись на ветру. Ли свернулась в своей сердоликовой шкатулке и молчала. Я видела, как из-под подола её тростникового платья выглядывают кончики серебряных ног. Воздух становился холоднее, и я поднималась всё выше, к вершине башни сирен, к вершине Аджанаба, к самым кончикам его вытянутых пальцев. Там я взяла нежную Ли с зелёными плечами в одну руку и коснулась тёмного неба, последнего пятнышка темноты перед рассветом пламенеющим пальцем другой руки. Запахло грозой… Не знаю, вышло это от того, что мой огонь ужасен, или от того, что я яростно хотела, чтобы она отдохнула, оказалась подальше от Кохинур и армии королей и королев, дома, – но воздух ярко засиял, как только может сиять желание, и тьма распахнулась вокруг моего пальца, словно шёлковый квадратик, который уронили на свечу. Я сунула руку в полыхающую ночь, расширяя и растягивая тьму вокруг себя. Она была точно шкура; я задыхалась и плакала, от холода мою грудь стиснуло. Но я взяла Ли из шкатулки, одну из миллиона Звёзд, разнесённых ветром, как семена, и вложила её в ночь, как укладывают ребёнка в кровать.