Дуэль на брачном ложе - Елена Арсеньева

«Полнейшая и беспримерная анархия продолжает приводить Францию в состояние полнейшего разрушения. Нет ни судей, ни законов, ни исполнительной власти, и о внешней политике настолько нет речи, как будто это королевство вычеркнуто из списка иностранных держав. Национальное собрание, по-видимому, раздирается на части враждебными друг другу кликами. Король и королева содрогаются в ожидании неисчислимых последствий революции, подобной которой не знают летописи» – так писал Симолин в своем донесении от 7 августа 1789 года.

Собственно, обо всем происходящем Мария узнавала именно от Симолина: она жила затворницей, и донесения русского посольства были единственным источником сведений о событиях в стране. Все письма теперь проходили через руки Марии: ни одно не переправлялось незашифрованным, а этим она как раз и занималась – ибо прежде то было делом Корфа. Барон и всегда-то настаивал на шифровке каждой исходящей в Россию бумаги, ибо захват и ограбление курьеров противной стороны были в ту пору едва ли не основным средством разведки. Теперь это стало жизненной необходимостью, ибо не только в сведениях, но и в нелицеприятных оценках их содержалась великая опасность: за одно смелое или даже неосторожное слово против революции и ее вождей люди лишались жизни, и хотя граф Анри де Монморен все еще оставался министром иностранных дел, по мере сил своих пытаясь соблюдать дипломатический декорум с посольствами, руки у него были связаны таким же страхом смерти, который опутал теперь всю Францию.

Мария без труда усвоила сложную систему чисел, букв и знаков, составляющих основу шифров, и скоро это стало как бы еще одним иностранным языком, на котором, однако, можно было только читать и писать, но не разговаривать. Это хаотическое нагромождение непонятностей, от которого волосы дыбом вставали на голове у непосвященных, Мария постаралась сделать еще более сложным: Симолин писал свои донесения традиционно, по-французски; Марии это казалось уступкой неприятелю, поэтому она сперва переводила все на русский и только потом шифровала, превращая каждое донесение в неразрешимую загадку для всех, у кого не было ключа к этому шифру. Симолин рассказывал, что одно из таких донесений опередило курьера, везшего ключи к новому шифру, что вызвало в канцелярии Безбородко изрядный переполох; но с тех пор все улеглось, новая система шифровки была одобрена и вошла в разряд тех понятий, которые называются коротко и внушительно: государственная тайна. Так что если Симолин являлся Нестором [117] Французской революции, то Мария – его пером.

Она жила затворницей, не встречаясь даже с графиней д’Армонти и ее братом.

Удивительно: Сильвестр, которому по его положению страстно влюбленного полагалось бы обивать пороги молодой вдовы, сторонился ее, так же вела себя и «верная подруга» Гизелла, как если бы страшная смерть мужа оставила на челе Марии некое позорное клеймо.

Сильвестр и Гизелла ни разу о себе не напомнили, даже не прислали приличных случаю соболезнований.

Одна лишь Евдокия Никандровна не покидала «племянницу», и Мария, в своем горе очистившаяся от таких мелочей, как обида, мстительность и даже страх за свою жизнь, вновь открыла сердце старой даме, стойкость которой и преданность королевской семье в эти страшные и опасные дни всеобщего отступничества не могли не восхищать молодую женщину, всегда питавшую восторженную склонность к людям отважным, способным идти по своему пути без оглядки. Мария слишком хорошо знала, что сердце человеческое может включать в себя доброе и злое, истину и тьму, прекрасное и отвратительное, чтобы осуждать хоть кого-то, тем более немногих своих друзей.

И вот еще что неразрывно объединяло их: ненависть к той кровавой туче, которая плотно закрывала светлое небо Франции.

От смертоносного града один за другим уезжали, покидая Париж, бывшие подруги и приятели графини Строиловой. Разрешение на выезд испрашивало у Национального собрания все большее число народу, но получить его удавалось далеко не всем. В русском посольстве помогали желающим уехать, как могли. По требованию государыни Екатерины Симолин составил списки всех русских, живших в это время во Франции, включая прислугу; таких набралось 32 человека. Их фамилии и род занятий были должным образом зашифрованы и переданы в Россию; однако список, раза в три больший первого, обильно уснащенный вымышленными именами, был передан Монморену для получения разрешения на выезд через Франкфурт, и за Рейн благодаря тем спискам уже перекочевало немало французских аристократов под фамилиями русских поваров, лакеев, горничных. Сами же русские пока почти все оставались еще в Париже – и в их числе, разумеется, Мария, хотя матушка беспрестанно звала ее воротиться. Но здесь, на кладбище Сент-Женевьев, оставался узенький, поросший зеленью холмик, и Мария не могла оторваться от него. К тому же Симолин и Евдокия Никандровна все чаще и чаще обсуждали при ней проекты бегства из Парижа королевской семьи, туманно намекая племяннице, что может понадобиться и ее помощь. Да что она может? Мария только плечами пожимала.

Однажды, ложась спать, она нашла в своей постели книгу. Это были «Опасные связи».

Найди она меж подушек бородавчатую жабу или паука, Мария и на них смотрела бы с меньшей брезгливостью. Образ распутного автора сего распутного романа возник в ее памяти – с его скользящей походкою, вкрадчивой манерою, цинично оттопыренной губой, – и Мария передернулась от отвращения и горестных воспоминаний. Пьер Шодерло де Лакло стал для нее невольным символом того странного вечера, когда погиб Корф, а потому Мария, побранив горничную, глуповатую и ленивую – да где взять другую? с прислугою нынче сделалось тяжко – француженку, заменившую Глашеньку, сама отнесла книгу в библиотеку, держа ее платком с опаскою, словно ядовитое насекомое, и засунула на самую верхнюю полку, во второй ряд. А следовало бы, наверное, бросить эту гадость в камин, потому что назавтра же, едва открыв глаза, Мария увидела «Опасные связи» на ночном столике – и едва удержалась, чтобы не закричать от негодования. Вдобавок ко всему в середине книги лежал какой-то грязный лоскут, что было уж вовсе омерзительно. Мария брезгливо схватила книгу каминными щипцами и понесла к огню, да выронила.

Книга раскрылась, и лоскут сделался отчетливо виден Марии – это был обрывок синего шелка, на котором заскорузло пятно цвета ржавчины.

Мария как села на пол, так долго и не могла найти в себе сил встать и унять слезы. Перед нею, чудилось, могила разверзлась… мертвое лицо Корфа глянуло из бездны.

Однако плачь не плачь, а теперь уж не отмахнуться, чтобы не прочесть страницу, которая была заложена сей страшной закладкою. Ведь именно для этого, конечно, и подложил Марии некто неведомый книгу.