Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917 - Ричард Пайпс

Приказ, изданный «по гарнизону Петроградского округа», был тотчас же истолкован как применимый к вооруженным силам в целом — на фронте и в тылу101. Статья 1 призывала к проведению выборов во всех воинских соединениях — от роты до полка, а также на флоте — в комитеты, устроенные по модели Советов. Статья 2 предписывала от каждой роты избрать представителя в Петроградский Совет. Статья 3 устанавливала, что «во всех своих политических выступлениях» воинская часть подчиняется Петроградскому Совету и своим комитетам. Статья 4 предоставляла Петроградскому Совету право не подчиняться приказам Временного правительства, касающимся военных вопросов. Согласно статье 5, всякого рода оружие (винтовки, пулеметы, бронемашины и т.д.) должно было перейти в полное распоряжение и под контроль ротных и батальонных комитетов и «ни в коем случае не выдаваться офицерам». Статья 6 уравнивала в правах солдат вне службы и строя с прочими гражданами, в частности упраздняя практику «вставания во фронт и обязательное отдание чести». Статья 7 также отменяла титулование офицеров («ваше превосходительство», «ваше благородие» и т.д.) и запрещала офицерам обращаться с солдатами грубо или фамильярно.

Трудно себе представить, что, когда Исполком проголосовал за Приказ № 1 и распространил его в войсках, он не предвидел последствий. Так же трудно поверить в то, что, принимая этот чрезвычайный документ, в Исполкоме полагали, будто он всего лишь отвечает солдатским жалобам. Неизбежным следствием приказа было свержение власти правительства и офицерского корпуса над войсками. Как только в войсках узнали о приказе, повсюду, в тылу и на фронте, стали создаваться самые разнообразные военные «комитеты»: армейские, корпусные, дивизионные, наряду с полковыми, батальонными и ротными. Все вместе они представляли собой весьма беспорядочную вереницу взаимоисключающих органов управления. Те, что функционировали на низшем уровне (рота, батальон и полк), обычно состояли из рядовых солдат и напоминали по структуре и процедуре городские Советы. Но те, что действовали в высших эшелонах, немедленно попали под влияние меньшевистской, большевистской и эсеровской интеллигенции, часто вчерашних студентов, которые использовали эти комитеты для осуществления своих политических задач, — военный эквивалент Исполнительного комитета Петроградского Совета. На всех уровнях теперь шли вечные митинги с бесконечными дискуссиями, завершавшиеся принятием решительных «резолюций». Старших офицеров считали теперь классовыми врагами, и с падением их власти армейская субординация рухнула.

Не менее пагубной была и статья 4, которая гласила: «Приказы военной комиссии Государственной думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов». Это в корне подрывало военные усилия правительства. Исполком считал себя ответственным за вооруженные силы, военного министра расценивал как своего сотрудника и однажды (6 марта) на своем заседании прямо выразил недовольство тем, что военный министр «не склонен подчиняться решениям Совета»102.

Гучков, узнав о Приказе № 1 лишь после его опубликования, тщетно пытался заставить Совет отменить его. Все, чего ему удалось достичь,— это принудить Исполком выпустить Приказ № 2, который лишь частично исправлял положение, созданное первым приказом. Гучков добивался от Совета недвусмысленного заявления о том, что Приказ № 1 приложим лишь для тыловых частей. Однако в Приказе № 2, изданном 5 марта, об этом не говорится. Он посвящен в основном вопросу о том, должны ли офицеры избираться своими подчиненными, и оставляет впечатление, что Исполком одобряет такую процедуру. И нигде ни слова не говорится, что Приказ № 1 не касается фронтовых частей103.

9 марта, менее чем две недели спустя с момента сформирования нового правительства, Гучков телеграфировал генералу Алексееву: «Врем, правительство не располагает какой-либо реальной властью, и его распоряжения осуществляются лишь в тех размерах, кои допускает Совет раб. и солд. депутатов, который располагает важнейшими элементами реальной власти, так как войска, железные дороги, почта и телеграф в его руках. Можно прямо сказать, что Врем, правительство существует лишь пока это допускается Советом раб. и солд. депутатов. В частности, по военному ведомству ныне представляется возможным отдавать лишь те распоряжения, которые не идут коренным образом вразрез с постановлениями вышеназванного Совета»104.

Монархия не принимала никакого участия в этих критических событиях. Последние сколько-нибудь существенные распоряжения государя относятся к 25 февраля, когда он повелел подавить уличные беспорядки. Когда же монаршья воля оказалась невыполнима, монархия потеряла всякий вес. С тех пор она не только уже не могла повлиять на ход событий, но и вообще отошла на второй план, в то время как основная политическая борьба разворачивалась вокруг взаимоотношений Думы и Совета.

Однако, после того как появилось на свет Временное правительство, вопрос о будущем монархии обрел злободневность. Некоторые министры желали сохранить монархию на строго ограниченной, конституционной основе. Сторонники такой позиции, в основном Милюков и Гучков, считали существование монархии в том или ином виде необходимым, отчасти потому, что в сознании народных масс в России монархия символизирует «государство», а отчасти потому, что в многонациональной империи это был единственный наднациональный объединительный институт. Их противники утверждали: учитывая антимонархические настроения масс, нереально надеяться на сохранение монархии в какой бы то ни было форме.

Падение престижа монархии до самой низкой отметки произошло зимой 1916/1917 годов, когда даже присяжные монархисты отвернулись от нее. Гучков, при всех своих роялистских симпатиях, признавал, что в первые дни революции «вокруг трона была абсолютная пустота». А Шульгин записал 27 февраля: «Во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти»105. Значение этого факта трудно переоценить: он бросает критический свет не только на начало революции, но и на весь последующий ход событий. Многовековой исторический путь утвердил в русских людях — крестьянах, рабочих, солдатах — взгляд на царя как на хозяина или владельца страны. В силу таких представлений они не могли воспринимать государственную власть в отрыве от личности монарха. Россия без истинного — то есть «грозного», внушающего трепет — царя, а тем более без царя вообще, в сознании людей представлялась абсурдным словосочетанием. С их точки зрения, именно личность царя определяла государство и его сущность, а не наоборот. Падение в начале века престижа царизма, связанное с военными поражениями и с неспособностью монархии подавить оппозицию, снижало в глазах народа и престиж государства, а вместе с ним и престиж правительства. Без «хозяина» страна, в народном понимании, рушится и прекращает существование, точно так же, как крестьянское хозяйство рушится и прекращает существовать со смертью большака. Когда это все-таки случилось, Россия обратилась к своему исконному укладу «казачьей вольницы», понимаемой как необузданная свобода, где единственной признаваемой властью была воля всей общины.

В свете этой традиции естественно было предположить, что население в массе предпочтет сохранить монархию. Однако на том особенном перекрестке истории, на котором оказалась Россия, этому препятствовали два обстоятельства.

Крестьянство было настроено все еще монархически. И все же в начале 1917 года оно было не прочь удариться в анархию, предчувствуя, что это дает шанс провести наконец-то долгожданный всеобщий «черный передел». Действительно, в период с весны 1917 года по весну 1918-го общинное крестьянство захватило и поделило между собой почти все частное землевладение. Когда же с этим было покончено, возобладали прежние традиционные монархические чувства, однако слишком поздно.

Другое соображение касается страха перед наказанием, возникшего среди жителей Петрограда, в особенности в гарнизоне. Февральские события можно рассматривать двояко: можно видеть в них славную революцию, а можно жалкий военный мятеж. Если бы монархия выжила, пусть даже сильно окороченная конституцией, то действия Петроградского гарнизона всего вероятнее квалифицировались бы как мятеж: «Полусознательное отталкивание от монархии должно было вызывать в массе жителей чувство боязни ответственности за содеянное... Революция, заканчивающаяся восстановлением старой династии, в сущности, превращалась в бунт, за участие в котором при изменившейся конъюнктуре могло грозить возмездие»106.

Приехав в Псков 1 марта, Николай не помышлял об отречении. Напротив, он намеревался силой утвердить свою власть и в дневнике накануне записал, что послал в Петроград генерала Иванова, чтобы «водворить порядок». Но в Пскове он оказался во власти настроений, уязвлявших самые чувствительные стороны его души: патриотизм и любовь армии. И в разговоре с Рузским, состоявшемся вскоре после приезда, и в последующие двадцать четыре часа царь отовсюду слышал, что, пока он остается царем, России не добиться победы. С мнениями политиков, угадывая их своекорыстность, Николай не считался, но к словам генералов не мог не прислушаться. И по мере того как в штаб командования Северного фронта приходили все новые и новые телеграммы от военачальников, сначала как один убеждавших его, во имя благополучия страны и вооруженных сил, позволить Думе назначить кабинет, а затем заговоривших об отречении, — решимость царя таяла. Императрица, предвидевшая результат такого давления, 2 марта, убеждая его не подписывать «конституцию или еще какой-нибудь ужас в этом роде», добавляла: «Если тебя принудят к уступкам, то ты ни в каком случае не обязан их исполнять, потому что они были добыты недостойным способом»107.