Трудный переход - Иван Машуков

Придя к Анисиму, про отъезд которого прослышала, Агафья застала там Аннушку Веретенникову и постеснялась при ней поведать все свои тревоги.

Поджав сухие губы, она наказывала:

— Домой Терентию пора… По всем приметам, домой пора, так и скажи, так и предъяви… Коли во-время не явится, пущай на себя пеняет… Из последних, мол, сил, твоя старуха вожжи держит…

Аннушка слушала с лукавой улыбкой, понимая всю подноготную того, о чём хотела бы сказать Агафья в своём наказе.

Она тоже не стала рассказывать Анисиму о своих бедах. Зачем тревожить Егора, ему там и так тревожно. Лучше уж порадовать мужика, что хозяйство не нарушено, дети живы, кони целы. Пусть скорей вертается — всё здесь по-хорошему. А с ним будет и совсем хорошо.

А главное, хотелось ей передать, как хорошо она его любит… Но как это мог передать Анисим?

Вместе ушли "соломенные вдовы", получив заверения Анисима, что он разыщет их запропавших мужиков, заберёт у них пилы и топоры и прогонит из леса. Нечего, мол, вы тут поработали, теперь мы займёмся. Наверно, начальство разрешит крутихинцев крутихинцами заменить!

Бабы ушли успокоенными. А перед отъездом Анисим встретил Мишку и спросил:

— Ну, Михаил Терентьич, чего отцу прикажешь передать?

— Сын отцу не указчик, — нахмурился Мишка. — Однако скажи, дядя Анисим, — кончается моё терпенье… Мне его кони нипочём. Мне и его изба не нужна… И пашня ни к чему. Нас с Глашкой в колхоз за одни наши рабочие руки возьмут. Так-то!

— Ого, какой ты! — по-новому оглядел Анисим нескладного, угловатого парня. Какая-то новая, ладная сила была во всём его облике. "Действительно, запоздал, кажется, Тереха-то!" — подумал он.

В начале сентября утрами в тайге бывало уже прохладно, но в полдень ещё палило солнце. И всё же какая-то подвижка произошла в природе, словно что-то повернулось там на невидимой оси: даже в самый жаркий час дня чувствовалось, что лето уходит. Слабо различимый запах тления распространялся по лесу. Стебли трав сделались суше, жёстче; темнели, засыхая, головки татарника, опадали цветы дикого клевера, оголились одуванчики. Мягкими ягодами краснел шиповник, рябина клонила спелые гроздья, маньчжурский орех прятал в широкой листве свои плоды. В лесу стало как бы прозрачнее, яснее выступали теперь очертания стволов деревьев и ветвей кустарников. Начинал краснеть клён. Нет-нет да и пламенел где-нибудь в лесной чаще его багряный лист. В спутанных густых зарослях дозревали темносиние, с голубоватым отливом, ягоды дикого винограда. Вода в ручьях посветлела, а воздух приобрёл такую лёгкость и проницаемость, что даже самые дальние сопки виделись отчётливо; их мягкие округлые очертания не колыхались уже более, расплываясь в зыбучем мареве, а обрели чёткость и, словно успокоившись, застыли неподвижно. Лёгкий ветерок гулял по лесу, не заглушая звона ручья, людских голосов.

Но в конце сентября вдруг задули холодные ветры. Ещё более светлой-светлой и студёной стала вода в ручьях и речках. Тайга сделалась вся в цветных пятнах. Ближние горы вставали жёлто-полосатыми, как тигры. Жёлтый цвет постепенно становился общим, в нём терялись зелёные краски. Всё ещё багрянел, но теперь уже реже клён. Потом ветер взвихрил и понёс тучи опавшего листа по полянам на открытых местах и по дорогам. Земля залубенела, стала твёрдой, гулкой. Исчезли радующие глаз цвета жаркого лета. Трава пожухла и поблекла.

Колея дороги и придорожные канавы ясно обозначились на падях и увалах чёрными бороздами. По мере того как лес оголялся, обнаруживались в ном целые кущи мелколесья — кустарников, ёрника, голого искривлённого тальника. Всё это было скрыто летом и представляло как бы одну сплошную зелёную массу, а сейчас разошлось по отдельности. Заметнее стали в лесу мощные стволы кедров, ясеней, лиственниц.

Во второй половине октября выпала в тайге первая пороша. Снежинки кружились и таяли в тёплом воздухе. Через час и следа пороши не осталось, а всё же она была — как первая повестка зимы.

На юг, к берегам тёплых морей снялась перелётная птица.

Готовясь к зиме, Тереха Парфёнов сидел в бараке на нарах и починял полушубок.

Длинной толстой иглой, взятой у Палаши, Тереха прокалывал подпоровшийся шов, тянул суровую нитку и размышлял, что вот как хорошо он сделал, что взял с собою в дорогу тёплую одежду. Егора вон в дождевике-то да в ватничке скоро начнёт пробирать цыганский пот… Здесь размышления Терехи прервала Палага. Она влетела в барак, хлопнув дверью так, что задрожали стёкла.

— Что ты, оглашенная?!

В другое время Палага бы ему ответила, а тут она сказала тонким от волнения голосом:

— Ой, дядя, идёмте… Чего на улице делается!

И выскочила за дверь. Тереха отбросил полушубок. "Может, наши есть?" — подумал он, вставая. Уже несколько дней поговаривали о том, что на лесоучасток приедут вербованные колхозники из разных мест. Тереха вышел наружу. Заслонив ладошкой глаза от неяркого жёлтого солнца, Палага стояла на пригорке, всматриваясь туда, где с увала, пыля, шла по дороге колонна людей. Сзади тащились подводы.

— Ой, я не могу, — закрываясь локтем, хихикнула Палага, — играют, плясать хочется!

Звуки гармошки ясно донеслись до слуха Терехи. А спустя несколько минут он уже различал лица передних в колонне с гармонистом во главе. По трое в ряд шли по дороге молодые парни и девушки. Гармонист растянул мехи. В колонне удало запели:

Вдоль да по речке,Вдоль да по КазанкеСизый селезень плывёт…

Высоко забирали подголоски:

И-х, да ребята, эх, да комсомольцы!Браво! Браво! Браво, молодцы!

Кто-то отчаянно свистал.

— Тьфу ты, нечистая сила, — сказал Парфёнов. Но в барак не ушёл, а с интересом смотрел, как шумная ватага комсомольцев, прервав песню, взбежала на приборок и в мгновение ока рассыпалась перед бараками.

Подводы — три лошади, запряжённые в телеги, — остановились. Гармонист, придерживая коленом гармошку, подмигнул Терехе:

— Ещё сыграем!

Тереха подумал: "С гармошкой-то, всё равно как Мишка", — и усмехнулся своему воспоминанию. Не то чтобы появившийся перед ним комсомолец лицом или фигурой походил на Мишку — нет; он напомнил ему сына тем, что держал в руках гармошку. На музыкальные увлечения Мишки Тереха смотрел как на забаву. "Пускай потешится, покуда молодой. Женится, хозяйством займётся — тогда некогда будет…" Мишке Тереха предназначал ясную и, как он думал, наилучшую из возможных судьбу — взять замуж кочкинскую девку, стать зятем богатого мужика… Он, Тереха, достигнув в жизни некоторого достатка, желал, чтобы сын его шёл дальше по этой же дороге — к зажиточности, богатству. И жалел молодых ребят, не имеющих таких заботливых отцов. Тереха, усмехаясь, смотрел на комсомольцев. А гармонист вдруг покосился на бородатого мужика, застегнул ремень на обтёртой двухрядке, перекинул её за плечо и крикнул:

— Эй, дядя, давай спляшем!

— Куда ему — бороду отдавит!

И звонкий смех так и раскатился бубенчиками.

— Ах, язви те, — не очень обидчиво проворчал Тереха. "Молодо-зелено, чего с них возьмёшь!"

Отдельно от парней собирались в кучку комсомолки. Видно, что они были городские — стрижены или в кудельках, в туфлях, в жакетках, в косыночках.

"Все они явились в леспромхоз "по мобилизации". Это что же, будто здесь война какая?. Что-то незаметно, где здесь враг, — думал Тереха. — На тайгу наступление делать… Вот оно как!"

Комсомольцам отвели весь третий барак. Вмиг были расхватаны с подвод узелки и чемоданы. Тереха зашёл в свой барак. И там располагались комсомольцы. Тереха с некоторыми из них познакомился. Гармонист, напомнивший Терехе сына Мишку, назвался Колей Слободчиковым. Он был из Владивостока. При ближайшем знакомстве чубастый, сухощавый Коля, с узким острым лицом и внимательным взглядом, Терехе не понравился: больно востёр. В свою очередь и комсомольцу Тереха пришёлся не по душе. Он заподозрил в Парфёнове по меньшей мере беглого кулака. "Вот такие они и есть — здоровенные, с бородой", — подумал Слободчиков и крикнул дружку своему Вите Вахрамееву, плотно сбитому юноше, с неторопливыми движениями и мягкой улыбкой:

— Витька, смотри, с какими бородачами нас поселили! Айда отсюда! В молодёжный барак.

— Что же, не глянется, так уходите, — строго сказал Тереха. — А борода не веник, тебя не заденет.

"Не успел нос показать, а уж фыркает. Что же дальше-то будет?" Терехе выкрики Слободчикова были неприятны.

— Брось, Колька, — миролюбиво сказал Витя Вахрамеев. Было во всей его повадке что-то деревенское, немного мешковатое.

"Этот парень простой", — подумал Тереха и подсел к Вите.

— Вы что же, так и живёте в городе-то? — спросил он.