Древо Жизни - Гай Кей

А потом Лит все же пришлось ненадолго его оставить и выйти к мужу во двор. Айвор быстро успокоил перепуганных людей, приказал не поддаваться панике, которая успела уже подняться, когда ветер принес с севера тот адский хохот, и велел готовиться к отъезду: завтра на рассвете все третье племя отправлялось в Селидон. И действительно, здесь они были слишком одиноки и беззащитны. В какой-то момент людям даже показалось, что страшные огненные пальцы, высунувшиеся из недр Рангат, тянутся прямо к ним, желая схватить их и уничтожить.

Но даже под невероятный шум и гвалт, вызванные поспешными сборами, Табор продолжал спать.

Не разбудило его и неожиданное появление красной луны — полной луны в ночь перед новолунием! — хотя все остальные члены племени тут же прекратили всякие дела и уставились в небеса, где сияло это чудесное светило, поднимавшееся все выше над Равниной.

— Ну что ж, она дала нам некоторую отсрочку, — сказал Гиринт, когда Айвор выбрал минутку, чтобы переговорить с ним. Сборы продолжались и ночью, при свете этой странной луны. — И он у себя под горой, я полагаю, тоже спешить не будет.

— Зато нам нужно поспешить, — заметил Айвор. — Нам понадобится немало времени, чтобы добраться до Селидона Я хочу, чтобы все были готовы выйти в путь на рассвете.

— Хорошо, — сказал старый шаман. — Только помогите мне сесть на лошадь и направьте ее куда требуется.

Айвор посмотрел на старика, и у него потеплело на сердце. Гиринт уже так давно состарился, став седым и морщинистым, что казался вечным. Но, к сожалению, это было совсем не так, и долгий путь верхом, который им предстояло преодолеть в ближайшие дни, будет для него, конечно, суровым испытанием.

И, разумеется, Гиринт тут же прочел его мысли, как это бывало и прежде.

— Я никогда не думал, — сказал он очень тихо, — что проживу так долго. Возможно, повезло тем, кто не дожил до этого дня.

— Возможно, — мрачным эхом откликнулся Айвор. — Грядет большая война.

— А найдутся ли среди нас Реворы, Коланы, Ра-термаины или Сейтры? Или, может быть, у нас есть другие Амаргин и Лизен? — В голосе Гиринта слышалась боль.

— Нам придется найти их, — просто ответил Айвор. И положил руку шаману на плечо. — А теперь я должен идти, Гиринт. До завтра.

— До завтра. Но сперва позаботься о Таборе.

Вообще-то сперва Айвор намеревался проследить за тем, как грузят имущество, но после слов шамана передумал, поручил все Кектору, пошел к себе домой и тихо сел рядом с сыном.

Через два часа Табор открыл глаза, хотя, похоже, проснулся еще не совсем. Он встал с постели, и Айвор с трудом сдержал крик радости, ибо увидел, что сын его двигается, как лунатик, а как известно, опасно тревожить человека, когда он в таком состоянии.

Затем Табор быстро оделся и, не говоря ни слова, вышел из дома. Лагерь спал, забывшись тревожным сном в ожидании рассвета и долгого пути. Луна светила очень ярко и была почти в зените.

Да, теперь луна поднялась уже достаточно высоко, чтобы к западу от лагеря, в Священной роще, на поляне силы Света начали свой танец, а собравшиеся там силы леса могли за этим танцем наблюдать.

Табор уверенно направился к коновязи, отыскал своего коня и сел на него. А потом, неслышно подняв засов, открыл ворота и галопом погнал коня на запад.

Айвор тоже поспешно вскочил на коня, даже не вспомнив о седле, и бросился догонять сына. Одни на всей огромной Равнине мчались отец и сын к лесу, и Айвор, видя прямую спину и легкую посадку Табора, чувствовал, как сжимается у него сердце от гордости и печали.

Да, Табор действительно ушел слишком далеко! И похоже, ему предстояло уйти еще дальше. «Да хранит тебя Ткач!» — молился про себя Айвор, глядя на север, на застывшую в своем великолепии вершину Рангат.

Они скакали так более часа, призраки ночных просторов, и наконец впереди показалась темная громада Пендаранского леса. И Айвор снова взмолился: «Все, что угодно, только пусть он не заходит туда! Пусть это будет не там — ведь я так люблю его!»

«Да какое значение имеет сейчас твоя любовь?» — думал он, пытаясь подавить тот нутряной страх, который всегда пробуждал в нем лес.

Но, похоже, и его любовь все-таки имела значение: Табор остановил коня в полусотне шагов от опушки и безмолвно застыл в седле, глядя на темную стену деревьев. Айвор остановился чуть раньше, испытывая непреодолимое желание окликнуть сына по имени, позвать его назад из тех мест, куда он сейчас от него уходил…

Но все же сдержался. А когда Табор, пробормотав что-то невнятное, соскользнул с коня и вошел в лес, Айвор совершил свой самый смелый поступок в жизни: пошел туда следом за сыном. Ни одно божество на свете не смогло бы сейчас заставить Айвора дан Банора отпустить Табора, который по-прежнему шел, точно во сне, в Пендаранский лес одного!

Вот так и случилось, что и отец, и оба его сына оказались той ночью в лесу.

Далеко Табор не пошел. Деревья на опушке росли довольно редко, и при свете красной луны, странном, но довольно приятном, тропа перед ними была хорошо видна. И все-таки, думал Айвор, ничто здесь не имеет отношения к миру дневного света. Было очень тихо. Слишком тихо, СТРАННО тихо, догадался Айвор, ибо чувствовал дыхание ветерка, но листья на деревьях точно застыли, не издавая даже малейшего шелеста. У Айвора волосы зашевелились на затылке от ужаса, внезапно охватившего его в этой зачарованной тишине. Пытаясь обрести душевное равновесие, он решил смотреть только на Табора и увидел, как тот, остановившись шагах в десяти от него, вдруг застыл, а еще через мгновение Айвор увидел, как сама Великолепная вышла из-за деревьев и тоже остановилась — прямо перед его сыном.

На западе было море, это она знала точно, хотя родилась совсем недавно. Так что шла она на восток из родной своей рощи — там же родилась и Лизен, хотя Великолепная об этом не знала, — и когда она проходила меж собравшимися силами природы и лесными духами, видимыми и невидимыми, среди них поднялся шепот, точно лес отвечал морю. Шепот поднялся и тут же стих — словно нахлынувшая и отступившая морская волна.

Ступала она очень легко, не зная, что на землю можно ступать иначе, и лесные божества и духи почтительно склонялись пред нею, ибо она была помощницей Даны, ее дочерью, драгоценным даром в это смутное время грядущей войны, и была она более чем прекрасна.

И пока она шла, перед ее мысленным взором предстал вдруг некий лик — как, этого она не понимала да и не стремилась понять, но он был из тех времен, когда она еще не появилась на свет. И на этом лице, покрытом ореховым загаром, очень юном под шапкой темных спутанных волос, жили такие глаза, в которые ей почему-то необходимо было заглянуть. Мало того — и это было особенно важно! — обладатель этого лица знал ее имя. Так что она, сворачивая то вправо, то влево, стала его искать, ничего не понимая в том, что с ней происходит, изящная, легкая, точно облаком окутанная собственным величием.