Кровавый передел - Сергей Валяев

Генерал Орешко, он же Бармалейчик, заглянул туда, будто я принес помидоры на борщ и он проверял их сочно-спелость, вздохнул удовлетворенно:

— Молодцы, братцы. Спасибо. — И поинтересовался: — Смотрел киношку?

— Имел такое счастье, — признался я.

— И как?

— Не «Ленин в Октябре», но кому-то будет интересно, — ответил я. — Да, если не секрет, кто интересуется такими художественными картинками? Помимо господина Ш. и иже с ним.

— Есть люди, — невольно взглянул на золотые маковки кремлевских церквушек.

— Понятно, — хмыкнул я. — Нет ли среди них моего тезки? По имени.

Генерал Орешко легонько кивнул, вроде как пряча лицо от ветерка, конспиратор хренов, и мы пошли к машине. Рыболовы мужественно держали свою вахту у воды. По-моему, главное для них не результат, а участие. Олимпийский принцип — не результат, а участие, отговорка для чудаков на все ту же известную всему народу букву «м».

— Да, — вдруг остановился Бармалейчик, — а вы, случайно, копию не сработали? Знаю я вас, разбойников.

— Сработали, — признался я. (И сказал истинную правду. Сделали копию. Так, на всякий случай. Как говорится, все в хозяйстве пригодится.)

— Да ладно, — не поверил генерал, хлопая меня по плечу. — Ох, ребятки, с вами не соскучишься. Сейчас куда?

— К Резо, — ответил я. — Надо навестить Хулио. Взбодрить добрым словом и гранатами, которые фрукты.

— О, совсем забыл, — вытащил из кармана плаща конверт. — Премиальные, что ли. Вашей троице. Бери-бери, тити-мити народные. Из бюджета.

— Спасибо, — вздохнул я. — Никитину на бензопровод, мне на томик Пушкина, а Резо на витамины…

— Привет ему… От меня.

— Кому? Пушкину? — пошутил я.

— Какому Пушкину? Ах, Пушкину… Ох, Александр-Александр… Тоже, кстати, вы с ним тезки… С Пушкиным-то! — и поднял руку. Зачем? Чтобы тормознуть тачку с шашечками?

Я ошибся — из-за угла на крейсерской скорости вырвался служебный лимузин. Генерал Орешко буквально на ходу… И все. Был генерал. И нет генерала. Был Бармалейчик. И нет Бармалейчика.

Я открыл рот от удивления — вот это профессионалы. Умеют же работать, когда захотят. Узнаю старую выучку. Как понимаю, олимпийское движение продолжается. И вновь набирает силу.

Посмотрев на вечную реку, вечных рыбаков и вечные церковные купола, я вздохнул и побрел к джипу.

Что наша жизнь — суета сует. Вот ещё одна проблема решена, порвана финишная ленточка — и что? Ничего, никакой радости и чувства победы. Усталость и обреченность. Вся наша деятельность похожа на работу золотаря, черпаком выбирающего говно из нужников подмосковных садово-дачных кооперативов. Неприятно для духа, да надо. И так каждый день. Год из года.

Радужная перспектива у нас, что там говорить.

Я сел в джип, и Полина сообщила, что баба Катя требует пропащие души на обед. В категорической форме. И в полном составе.

— То есть? — не понял я.

— Маленького, говорит, с носом, как у орла, взять с собой.

Мы переглянулись, хмыкнули — ай да калбатоно Катя — и поехали за маленьким, но могучим духом и нюхательным агрегатом, нашим незабвенным другом и товарищем Резо.

Знаю по себе, болеть приятно. В том смысле, что окружен вниманием и заботой. И стоящие у изголовья ловят каждый твой шепот, каждое движение, взгляд… Тебя пичкают меловыми лекарствами, но и витаминами экзотическими фруктами и овощами. И ты в конце концов чувствуешь себя аборигеном на теплых островах Полинезии. Хорошо!

Видимо, подобные чувства испытывал и Резо. Он князем восседал на престоле с колесами и мотался на нем по коридору. За медсестричками. Те повизгивали и отбивались от него «утками».

Разумеется, нам он обрадовался и принялся показывать Полине совершенное искусство вождения. На коляске. Я все это уже видел. В первое посещение. И отправился на поиски человека, способного дать точный диагноз болезни нашего Хулио.

Я познакомился с профессором. Он оказался типичным представителем интеллигентной медицины, на мои вопросы отвечал с извиняющейся улыбкой, мол, видите ли, молодой человек, у вашего друга произошел психологический надлом, этакая психоинфлюинтернеция, то есть он совершенно здоров на свои конечности, но страх боли застрял, как шип, в мозгу; мол, мы, молодой человек, делаем все возможное, но пока, увы…

— Спасибо, доктор, — сказал я. — Я вас понял.

И пошел ловить наглеца в коляске.

Дальнейшее лучше пересказать словами Полины. Чтобы не вдаваться в излишнюю детализацию переговоров, которые я поначалу повел с Резо. Когда втащил коляску в палату. Напомню, палата была одноместная и очень удобная для душевных бесед.

— Давай, родненький, поднимайся, — сказал я травмированному навсегда другу. — Доктор говорит, ты в норме!

— Вах, Алекс! Что эти убийцы в белых халатах понимают? Посмотри, ноги холодные, как горы…

— Не дури, Хулио…

— Саша, ты ж меня знаешь…

— Резо, тебя Фро ждет, забыл? Во глубине сибирских руд.

— Подождет…

Ну и так далее. Теперь эти же события глазами Полины, так сказать, объективный взгляд: минут через пять, после того как мы с Хулио удалились в палату, раздался выстрел. И дикий вопль. Дверь палаты распахнулась — и оттуда, выписывая невиданные кренделя, вырвался орущий Резо. И гигантскими скачками, как кенгуру, помчался по коридору. За справкой. О полном восстановлении функций своих волосатых конечностей. Вслед за несчастным появился я. И, пряча пистолет в кобуру, сказал:

— Первый раз вижу, чтобы оружие так хорошо лечило. Эффективно, ей-ей!

Наверное, так оно и было. С единственной поправкой, что выразился я более эмоционально:

— Хулио!..…! Ты меня понял……..!

Так или иначе, но через полчаса мы загрузили брыкающегося Резо в джип и под радость медперсонала, которому каскадер в коляске осточертел хуже контуженного при строительстве собственной дачи генерала из палаты № 157 (вояка прибыл принимать важный стратегический объект, и на его голову свалилось полотно шифера, вот такая неприятность), отправились на обед. В честь славной советской медицины. И нашу тоже.

Обед проходил в обстановке повышенной эмоциональности и витаминизации. Заехав на рынок, мы приобрели всевозможную экзотическую зелень, фрукты и овощи. И теперь сидели в каких-то кущах и общались друг с другом, как в райском саду.

Резо выглядел именинником, когда понял, что может ходить по планете без посторонней пальбы. Ника и Никитин ворковали, как птахи. Тетя Катя хлопотала по хозяйству и требовала от нас активного пищеварительного процесса. Процесс проходил успешно.

Я сидел напротив Полины, и какой-то клятый куст мешал мне… Равно как и ей… Проклятый куст мешал нам смотреть друг на друга. Вздохнув, мы начали пожирать эту зеленую дрянь. Неспешно, как млекопитающие.

— Привет.

— Привет.

— Как дела?

— Идут дела.

— Ты грустишь?

— Тузика жалко.

— Какого Тузика?

— Забыла?

— Ах, Тузика!

— Голодный.

— Бедненький.

— А у нас пир горой.

— А поехали кормить его.

— Поехали кормить Тузика?

— А почему бы и нет?.. Смотри, сколько объедков. Ему на неделю.

— Ты не знаешь Тузика. Слопает сразу все. На всякий случай.

— Ну и хорошо. Пусть и у него будет праздник.

— Тогда вперед?

— Вперед.

Сборы наши были скоры. Тетя Катя, узнав, что мы отъезжаем в родовое поместье Смородино, тут же приготовила две сумки. Одну побольше — для нас. Поменьше — для Тузика и возможной его подружки. Какой-нибудь Джульетты.

Вручая ключи от джипа, Никитин предупредил, что бензопровод шалит… Я успокоил товарища: чему быть, того не миновать.

Прощаясь, Хулио заверил меня, что будет бегать каждый день. Вокруг дома. И через неделю выйдет на старт в Лужники. С юными спортсменками.

Потом Ника и Полина посекретничали о чем-то своем, девичьем. Наверное, читали стихи Степ. Щипачева о том, что любовь не вздохи на скамейке… (А что тогда? Вопли?)

Наконец мы все с праздничными воплями вывалились на лестничную клетку. С сумками. И букетом. Откуда цветы взялись, не знаю. Все вместе походило на проводы молодоженов в сладкий медовый месяц. На три дня. Я уж не рад был, что вспомнил про Тузика. Если бы он знал, какие события возникли в связи с его бедолажной, беспородной персоной. Тут же потребовал бы титул дворянина и новое имя. Тузенбах, например.

Соседние двери начали открываться — публика повалила на лестницу. Смотреть жениха и невесту.

— Ты что-нибудь понимаешь, милый? — смеялась Полина.

— Ничего не понимаю, — нервничал я от такого внимания. Проклятый Тузенбах, так меня подвести!

Да, ещё у подъезда древняя бабуся, вместе с которой начинался век паровой машины, перекрестила нас и прошамкала:

— Щастья вам, детки…

— Спасибо, бабушка, — сказала Полина.