Динка (ил. А.Ермолаева) - Осеева Валентина Александровна

Новый дерзкий побег, освободивший из тюрьмы важного политического преступника Николая Пономаренко, поставил на ноги всю полицию. Сыщик Меркурий предполагал, что Костя снова принял участие в организации побега и что вместе с Николаем Пономаренко временно скрывается на даче у Арсеньевых… С этой целью в день побега он выехал на Барбашину Поляну и вечером пробрался в сад, под окно Марины… О флигеле на даче Крачковских он, очевидно, не знал или не предполагал, что известные в городе богачи и аристократы Крачковские приютят у себя политического преступника.

План Меркурия — немедленно сообщить в полицию о местонахождении Кости и Николая — провалился и сам сыщик бесследно исчез… Казалось, против Кости не было серьезных улик, но фотографическая карточка, под которой стояла подпись «Григорий Мордуленко», новый побег из тюрьмы и самое исчезновение сыщика вызывали тяжелые подозрения…

Все это, волнуясь и торопясь, рассказала брату и сестре Марина.

— Выдать Костю могла бы только квартирная хозяйка, у которой он был прописан как Мордуленко, но товарищи уже приняли меры, и сегодня у меня было свидание с этой женщиной… — оживленно добавила Марина.

— Как, ты виделась с ней? — быстро спросила Катя.

— Конечно. Виделась и говорила… Это очень бедная женщина, вдова какого-то чиновника; у нее пятеро детей.

— Она поставила какие-нибудь условия? — живо спросил Олег.

— Никаких условий! Она очень хорошо помнит Костю. И как начала мне рассказывать, сколько он сделал для нее и для детей… Я просто не знала, как остановить ее: говорит и говорит… А я сижу волнуюсь… Ну, потом наконец рассказала ей, в чем дело… И оказалось, что назавтра ее уже вызвали в полицию… Хорошо, что я не опоздала. Она, конечно, не признает в Косте своего бывшего постояльца Мордуленко, но беда в том, что даже в разговоре со мной она все время называет его Гришей.

— Это ужасно!.. Она просто может ошибиться! — взволновалась Катя.

— Так ты бы хорошенько внушила ей, — покачав головой, сказал Олег.

— Ну конечно… она все понимает, но в ней избыток искренности, и вообще она привыкла к этому имени! — пожала плечами Марина.

Все трое замолчали. За дверью раздался тихий шепот Алины:

— Мамочка, это я… Марина открыла дверь.

— Я на минутку… — сказала Алина, встретив неодобрительный взгляд дяди Леки, и поглядела на низко опущенную голову Кати. — Мама! Ты рассказываешь что-то плохое? Разве я не могу знать о Косте, ведь он все-таки доверял мне… — обратилась она к матери.

— Пока ничего нет хорошего, Алиночка!.. А это главное. Завтра я все тебе расскажу… а пока иди спать, — устало откидываясь на спинку стула, сказала Марина. — Мы тоже ляжем сейчас!

— Мама, и еще я хотела спросить… Почему мы не переезжаем в город? — снова сказала Алина.

— Потому что нам здесь спокойнее. В городе сейчас проходит волна арестов, и товарищи просили меня впредь до их распоряжения пожить на даче… Вот я получила на днях коротенькую записку… Ты знаешь, кто нам пишет… улыбнулась мать.

Алина кивнула головой и, не решившись спросить, как же будет с ее гимназией и с переездом на Украину, ушла.

Олег поглядел ей вслед и покачал головой, потом вдруг, вспомнив что-то, быстро сказал:

— Ну, а где же этот мальчик Николая? Вот этот Бублик-Леня, что ли?

— Ах да! — вспомнила Марина. — Приходил он? — спросила она Катю.

— Нет, не приходил… Но Динка, наверное, видела его…

— Надо сказать, чтобы он обязательно пришел. Но я бы хотела, чтобы первый раз это было при мне. Говорят, он очень независимый и самолюбивый мальчик, надо как-то убедить его… Я говорила с товарищами… — взволновалась Марина.

— Ну, я думаю, ты сумеешь… Тем более он так привязан к Динке… Только не будет ли тебе трудно все-таки, знаешь…

Со своими ты как-то справляешься, а ведь это мальчишка… — озабоченно сказал брат:

— Не знаю… Но он, кажется, очень хороший… Помимо всяких его подвигов с этими бубликами и с револьвером, он просто трогательный какой-то… в отношении к Динке… И вообще, ему двенадцать лет. Это уже большой мальчик! Мне с ним, может быть, легче будет… Только надо как-то сразу взять правильный тон… — задумчиво сказала Марина.

Катя подняла на Олега измученные, выплаканные глаза:

— Не знаю… Но мне кажется, что этот мальчик — новое осложнением нашей жизни… Ведь если Костю вышлют, я поеду за ним… я не могу оставить его одного… А что будет здесь? Наши дети да еще этот мальчик… Марина не справится с четырьмя детьми…

— Ну в крайнем случае она отдаст его в пансион… Товарищи ведь ни на чем не настаивают, они, конечно, хотели бы поместить мальчика в семью, — сказал Олег.

— Ну, это все впереди, а сейчас надо мне повидать его… Ведь уже осень и холодно… Где он живет?

— Динка знает, конечно, пусть позовет его, когда ты будешь дома, — сказала Катя.

— А когда я буду дома? Завтра, наверное, опять задержусь… Динке пока ничего говорить не надо, а то она сейчас же передаст, и выйдет какая-нибудь ерунда…

— Да, это надо пока скрыть от нее, да и от других девочек тоже… Тут нужна Маринина подготовка, — улыбнулся Олег.

Разговор снова вернулся к Косте.

— Конечно, он знает, что товарищи думают о нем, заботятся, хлопочут. Но каково ему в одиночной камере! — покачала головой Марина.

— Его посадили в одиночную? — страдальчески морща брови, спросила Катя.

Марина с огорчением посмотрела на нее:

— Катя, нам нужно еще много сил! А тебе особенно… Скрепи свое сердце, нельзя так поддаваться горю… Ты всегда была такая стойкая!

— Все разбилось, Марина… Впереди неизвестность… Если Костю сошлют… Ехать за ним? Оставить тебя, детей? — тихо сказала Катя.

— Да, оставить нас и ехать! Поскучаем, поплачем, будем писать друг другу… Но что же делать? Надо быть решительной, Катя! И главное, нельзя опускать голову!

Катя беспомощно, по-детски прижалась к плечу брата и закрыла глаза.

— Не ругай ее, — сказал Олег. — Мы с тобой уже многое пережили, а у нашей Катюшки это первое большое горе. Справится и она с ним… Но не сразу, постепенно… Да, Катюшка?

Катя кивнула головой и еще крепче уткнулась лицом в плечо брата.

В комнате наступила тишина. Из детской было слышно сонное дыхание Мышки и Динки.

Глава семидесятая

ПЕРЕД ОТПЛЫТИЕМ…

В последний день перед отплытием Ленька снова сбегал на пароход. Капитан встретил его приветливо вызвал в каюту толстого пароходного кока и приказал временно взять мальчика к себе в помощники.

— Откорми его там хорошенько, Никифорович! Чтоб через две недели я не видел этих украшений! — сказал капитан, указывая на торчащие лопатки Леньки.

Круглолицый, румяный, как на картинке, кок подмигнул мальчику:

— Подправим! Это дело в наших руках!

Леньке показали койку, где он будет спать, выдали постельное белье, научили заправлять одеяло…

Обо всем этом, захлебываясь от восторга, мальчик рассказал Динке.

— И про тебя капитан спрашивал: «Чего, говорит, не пришла? Славная, говорит, у тебя подружка!» — с гордостью добавил он.

Пароход «Надежда» уже принял груз и готовился к отплытию в шесть часов вечера.

— Еще не скоро… Все матросы на берегу… Я Васю видел, он с артелью в чайной обедал… «Садись, говорит, с нами!» Но я только воблу купил и ушел… Давай сходим еще на баштан, я ребятам напоследок арбузов натаскаю! — предложил Ленька.

Они пошли на баштан. День был солнечный, над головой кружились белые пушинки, желтые и красные листья делали вес вокруг нарядным, праздничным. В пожелтевшей траве доцветали поблекшие васильки и ромашки… Динка шла, крепко держась за руку своего товарища. Ленька был лихорадочно весел, все время вспоминал капитана, и оба они, не чувствуя приближающейся разлуки, болтали о пустяках…

— «Запад гаснет в дали бледно-розовой…» — бойко запевала Динка.

— «Небо звезды усеяли чистые…» — звонким мальчишеским голосом подтягивал Ленька и, прерывая себя, говорил: — Эх и сапожки привезу тебе! Красные, с серебряными подковками… Сафьяновые!.. Вот поставь ногу на мою ладонь — я длину смеряю!