Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Сергеев

Но, разумеется, если бы с большевиками сражались только добровольцы, Гражданская война не продлилась три с лишним года. Массовый народный отпор большевизму начался весной 1918 г., когда крестьяне почувствовали на себе прелести его продовольственной политики, изымавшей из деревни практически весь хлеб подчистую. За 15 месяцев 1918–1919 гг., по чекистским данным, произошло 344 крестьянских выступления, жертвами которых стали 1150 советских работников. Всего за период 1918–1920 гг. крестьяне уничтожили около 20 тыс. продотрядовцев. В марте взялись за оружие уральские казаки. Весной 1918-го частью донских казаков была создана антибольшевистская Донская армия во главе с П. Н. Красновым. В мае в Сибири произошел мятеж сорокатысячного чехословацкого корпуса, сразу же изменившего ситуацию на Востоке в пользу противников советской власти. В июне при активной поддержке местных рабочих в Самаре власть переходит к Комитету членов Учредительного собрания (КОМУЧ), разогнанного большевиками в январе, который объявил себя всероссийским правительством. В июле против большевиков ополчились их бывшие союзники левые эсеры, имевшие большое влияние в Сибири. Тогда же Союз родины и свободы под руководством Б. В. Савинкова организовал антибольшевистский переворот в Ярославле, город в течение 18 дней держался против превосходящих сил Красной армии. В августе – ноябре против «пролетарского государства» поднялись рабочие Ижевского и Воткинского заводов, давшие белым около 5 тыс. штыков.

Наконец, весной 1919 г. в ответ на политику «расказачивания» (или, если называть вещи своими именами, политику «массового… истребления без всякого разбора», по выражению члена Донревкома И. И. Рейнгольда, целого сословия) восстали ранее вполне просоветские казаки Верхнего Дона, что позволило Деникину прорваться в Донскую область и начать наступление в центральные районы России. Как от зачумленной, от коммунистической России разбегались окраины. 6 декабря 1917 г. Сейм утвердил полную независимость Финляндии. 9 января 1918 г. Рада провозгласила Украинскую Народную Республику «независимым, свободным и суверенным государством украинского народа». (Рада не была популярна и быстро пала, но это вовсе не значит, что украинское крестьянское большинство тянуло к большевистской Москве – на выборах в Учредительное собрание «за исключением южных степей… Украина отдала почти 60 % голосов блоку украинских социалистических партий (то есть социалистам и националистам), а на Киевщине они получили 70 % голосов против 5,8 %, отданных… большевикам» (А. Грациози), а мощнейшая крестьянская война 1919–1920 гг. шла под лозунгом «самостийной вильной Радянской Украины».) Позднее этим примерам последовали Эстония, Латвия, Литва, Грузия, Азербайджан, Армения, Дагестан (Горская республика). Даже кубанские казаки создали независимую самостоятельную Кубанскую народную республику. В октябре 1919-го Деникин уже стоял в 250 км от Москвы.

И все же белые проиграли. И главная причина этого – опять-таки в отсутствии широкой общественной поддержки, в отсутствии нации. Национально-демократические лозунги Белого дела («За Россию, за свободу!») русскому большинству казались совершенно абстрактными и непосредственно его не касающимися. Массовые антибольшевистские настроения и радость по поводу освобождения от красного ига так и не вылились в общенародное организованное движение, которое стало бы гарантией от всегда возможных перемен военного счастья. В. А. Маклаков, посетивший в октябре 1919 г. области, занятые Вооруженными силами Юга России, писал Б. А. Бахметеву: «Деникину удалось создать, по-видимому, прекрасную армию… Но зато в России, кажется, только и есть хорошего, что эта армия… Тыл просто никуда не годится и больше всего потому, что я не вижу в нем никакого идейного одушевления, никакой жажды работать и абсолютно никакого организационного таланта. …Вся энергия, поскольку она осталась, уходит на удовольствия и на наживу… Спекулируют и воруют все… Вместе с тем у всего русского общества нетерпеливое ожидание, когда же мы будем в Москве. Но про приход в Москву они говорят так, как будто этот приход должны делать и сделать за них, помимо них».

О том же вспоминал позднее и сам Деникин: «Классовый эгоизм процветал пышно повсюду, не склонный не только к жертвам, но и к уступкам. Он одинаково владел и хозяином и работником, и крестьянином и помещиком, и пролетарием и буржуем. Все требовали от власти защиты своих прав и интересов, но очень немногие склонны были оказать ей реальную помощь. Особенно странной была эта черта в отношениях большинства буржуазии к той власти, которая восстанавливала буржуазный строй. Материальная помощь армии и правительству со стороны имущих классов выражалась ничтожными в полном смысле слова цифрами. И в то же время претензии этих классов были весьма велики». Похожую картину разложения тыла в колчаковском Омске рисуют мемуары белых офицеров, воевавших на Восточном фронте. В последнем оплоте Белого дела – Приморье – на призыв его правителя («воеводы») М. К. Дитерихса к городской интеллигенции пополнить состав Земской рати во Владивостоке откликнулось 176 человек из четырех тысяч, причем среди них не было ни одного (!) человека из организаций, политически поддерживающих белых. Буржуазная молодежь скрывалась от призыва в Харбине, а на фронт шли преподаватели и студенты.

Впрочем, были и отрадные исключения. Как показывает новейшее исследование Л. Г. Новиковой, в бывшей Архангельской губернии, не знавшей крепостного права, с ее многовековыми традициями развитого местного самоуправления, белое Северное правительство обрело неплохую социальную опору. Осенью 1919 г. общее число мобилизованных в Северной области составило более 54 тыс., то есть десятую часть ее населения, и этот успех «не был связан с каким-либо особым насилием со стороны белых властей». В самом Архангельске на основе добровольных квартальных комитетов, патрулировавших город с целью предотвращения грабежей, возникло народное ополчение из более чем тысячи мужчин, свободных от призыва, причем, по воспоминаниям очевидца, «собравшаяся публика по своему образованию и положению были первые люди в городе… краса и гордость города». Крестьяне в ответ на зверства красных сами организовывали белые партизанские отряды, которые к концу января 1919 г. представляли серьезную военную силу – около 2,5 тыс. бойцов. Тем не менее степень их политической сознательности не стоит преувеличивать, член Северного правительства Б. Ф. Соколов, близко общавшийся с партизанами, с сожалением отмечал: «Напрасно… было бы искать в психологии партизан чувств общегосударственных, общенациональных. Напрасной была бы попытка подвести под их ненависть антибольшевистскую – идейную подкладку. Нет, большевики оскорбили грубо… душу партизан, допустив насилия над женами и сестрами, разрушив их дома и нарушив их вольные права… Но до России, до всей совокупности российских переживаний им было дела очень мало». И потом – судьба войны решалась не на Русском Севере…»

Изначальная слабость социальной базы конечно же не снимает с вождей Белого дела ответственности за их плохо сформулированную положительную программу, не способную увлечь «широкие народные массы». Размытое решение агарной проблемы оттолкнуло от них крестьянство: в Сибири крестьянская партизанщина стала одним из важнейших факторов поражения А. В. Колчака. «Непредрешенчество» в национальном вопросе, проистекавшее из имперских иллюзий, сделало врагами нерусские национальные движения. «Дрались и с большевиками, дрались и с украинцами, и с Грузией и Азербайджаном, и лишь немного не хватило, чтобы начать драться с казаками, которые составляли половину нашей армии», – предъявлял претензии деникинской национальной политике П. Н. Врангель (к этому списку стоит добавить и чеченцев, с которыми шла война с использованием тактики выжженной земли). Вполне антибольшевистские режимы Прибалтики и даже Польши предпочитали договариваться с красными, а не с белыми, правда, как оказалось впоследствии, на свою же беду.

Аграрная реформа во врангелевском Крыму, проводимая сподвижником Столыпина А. В. Кривошеиным и законодательно закреплявшая за крестьянами всю захваченную ими землю на правах собственности за небольшой выкуп, и заигрывания Крымского правительства с «националами» явно запоздали. В отличие от большевиков белые лидеры совершенно не владели искусством социальной демагогии: «…большевики выиграли потому, что умели обещать все, что угодно, чтобы затем забрать еще больше. Белые не умели обещать, а когда им приходилось забирать относительно немногое, то это воспринималось как морально ничем не подкрепленный произвол» (В. П. Булдаков).

Но победив белых, красные в 1920–1921 гг. столкнулись с «величайшим крестьянским восстанием со времен Пугачева» (А. Грациози) – по оценкам советского главкома (кстати, бывшего полковника императорской армии) С. С. Каменева на Тамбовщине действовало около 15 тыс. вооруженных повстанцев (на пике антоновщины, в феврале 1921-го, их количество возросло до 40–60 тыс.), в Западной Сибири – 50–60 тыс. (всего в Сибири – более 200 тыс.), притом что большинство «мирных жителей» так или иначе им сочувствовало. Только в Сибири было убито свыше 30 тыс. партийных и советских работников, восставшие на два месяца захватили Тобольск и создали Временное Сибирское правительство. Пугающим для новой власти симптомом стало «невероятное» присутствие среди повстанцев демобилизованных красноармейцев. В феврале 1921-го под лозунгом «За Советы без коммунистов» вспыхнул мятеж в ранее неизменно большевистской цитадели – Кронштадте (большинство матросов были крестьянскими сыновьями), в связи с чем «во многих местах стал наблюдаться массовый отъезд чиновной партийно-советской бюрократии» (С. А. Павлюченков). В Ярославле, где памятен был переворот 1918 г., ввели военное положение, а местный горпартком принял решение переселить всех коммунистов города в квартиры на двух улицах и создать там своего рода укреппункт.