Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13 - Вальтер Скотт

— Доброго утра вашей светлости, — произнес этот жирный бочонок, подмигивая Найджелу своим единственным глазом с выражением необычайного нахальства и фамильярности; в то же время его безобразный бульдог, следовавший за ним по пятам, издал какое-то хриплое рычание, словно приветствуя на такой же манер тощую кошку — еще одно живое существо в доме Трапбуа, о котором мы не успели упомянуть; кошка в один миг вскочила на балдахин над кроватью и, выгнув спину, стала шипеть на чудовище, приняв, очевидно, приветствие пса с такой же благосклонностью, с какой Найджел отнесся к приветствию его хозяина.

— Молчать, Вельзевул! Молчать, чтоб ты сдох! — закричал герцог Хилдеброд. — Скоты и дураки вечно во все вмешиваются, милорд.

— Мне казалось, сэр, — ответил Найджел высокомерным тоном, дабы соблюсти должную дистанцию, — мне казалось, я сообщил вам, что мое имя в настоящее время Найджел Грэм.

При этих словах его уайтфрайерское высочество разразилось громким, отрывистым и наглым смехом, повторяя едва разборчиво хриплым голосом:

— Найджелл Грин, Найджелл Грин, Найджелл Грин! Помилуйте, милорд, да вас все собутыльники засмеют, коли вы будете кричать караул, пока вас еще не трогали. Вот вы и проговорились: хорошо, что я сам еще раньше догадался, кто вы такой! Если хотите знать, мейстер Найджел, так я назвал вас милордом оттого только, что мы произвели вас в пэры Эльзаса прошлой ночью, когда херес одержал над нами победу. Что вы теперь скажете? Ха-ха-ха!

Найджел, поняв, что без нужды выдал свою тайну, поспешил ответить, что благодарит за оказанную честь, но вряд ли будет иметь удовольствие носить это почетное звание, так как не намерен надолго задерживаться в Уайтфрайерсе.

— Что ж, поступайте как вздумаете, мудрее советчика, чем себя, не найдете, — отвечал титулованный боров, и хотя Найджел продолжал стоять, надеясь скорее спровадить гостя, тот опустился в одно из старинных кресел с обитой тканью спинкой, которое затрещало под его тяжестью, и принялся звать Трапбуа.

Когда вместо хозяина появилась старая поденщица, герцог обругал ее нерадивой каргой за то, что она оставила приезжего джентльмена и доблестного постояльца без утренней выпивки.

— Я не пью по утрам, сэр, — сказал Гленварлох.

— Пора, пора привыкать, — отозвался герцог. — Эй ты, нечистая сила, живо ступай в наш дворец, тащи сюда выпивку для лорда Грина! Как вы думаете, милорд, чего бы нам заказать? Скажем, двойную порцию пенистого эля, и чтоб печеное яблоко плясало в пене, точно ялик у плотины? Или же, хм… молодые люди — все сладкоежки… не хотите ли кварту горячего хереса с сахаром и пряностями? Неплохо во время тумана. А что вы скажете о чарке чего-нибудь позабористей? Давайте закажем всего понемножку, а вы потом выберете сами. Слушай, Иезавель, пускай Тим пришлет элю, хересу и полпинты дважды очищенного джина, а к этому порцию сладкого пирога или еще чего-нибудь в этом роде, и пусть запишет на счет приезжего.

Гленварлох, рассудив, что благоразумнее какое-то время переносить наглость этого человека, чем вступать в постыдную перебранку, не стал ему прекословить и только заметил:

— Вы распоряжаетесь в моем доме, как в своем, сэр; впрочем, до поры делайте, что вам угодно. Однако ж я не прочь бы узнать, чему я обязан честью принимать столь неожиданного гостя.

— Вы узнаете это, когда старая Дебора принесет питье; мое правило — никогда не говорить о делах, не промочив горла. И неповоротлива же она, однако! Держу пари, она остановилась, чтобы отхлебнуть несколько глотков, а после вы подумаете, что вас обмерили. Пока суд да дело, посмотрите-ка на этого пса, рассмотрите Вельзи хорошенько и скажите, видали ли вы другое такое славное животное? Так и норовит схватить за горло.

Вслед за этим лестным панегириком он пустился рассказывать историю о собаке и быке, грозившую затянуться надолго. К счастью, герцога прервало появление старой карги и двух его собственных виночерпиев, принесших заказанные им разнообразные напитки, которые одни только, вероятно, могли помешать ему окончить свое повествование, не вызвав у него вспышки гнева.

Наконец кубки и кружки были должным образом расставлены и Дебора, которую герцогская щедрость в знак благодарности наградила жалкой монеткой, удалилась вместе с провожатыми. Небрежно пригласив лорда Гленварлоха принять участие в выпивке, за которую тот должен был расплатиться, достойный властитель Уайтфрайерса сообщил, что, не считая трех яиц-пашот, пинты ликера и чашки шалфейной настойки, у него за все утро маковой росинки во рту не было, и принялся усердно подкрепляться живительной влагой. Гленварлоху приходилось видеть, как угощаются шотландские помещики и голландские бургомистры, но подвиги тех и других (а обе эти нации по праву могут быть названы пьющими) меркли перед деяниями герцога Хилдеброда: он был настоящей бездонной бочкой, способной поглотить любое количество жидкости и при этом не переполниться. Он осушил кружку эля, чтобы утолить жажду, которая, по его словам, мучила его с утра до вечера и с вечера до утра; чтобы смягчить горечь эля, запил его хересом; отправил джин вслед за хересом, дабы насести в желудке порядок, и затем объявил, что, пожалуй, до post meridiem [124] не возьмет в рот хмельного, разве что в знак уважения к самому закадычному другу. Наконец он дал понять, что в состоянии приступить к делу, которое заставило его так рано выйти из дому, и Найджел приготовился слушать, хотя и подозревал, что главнейшая цель визита герцога Хилдеброда уже достигнута,

Как оказалось, лорд Гленварлох ошибался. Прежде чем начать говорить, Хилдеброд осмотрел всю комнату; прикладывая время от времени палец к носу и подмигивая Найджелу своим единственным оком, он открывал и закрывал двери, поднимал драпировки, скрывавшие то разрушающее действие, какое время оказало кое-где на панельную обшивку стен, заглядывал в шкафы и в заключение даже пошарил под кроватью, желая убедиться, что никто не подслушивает и не подглядывает. После этого он снова занял свое место и с таинственным видом поманил Найджела, приглашая его придвинуться поближе.

— Мне и здесь хорошо, мейстер Хилдеброд, — ответил молодой лорд, вовсе не склонный поощрять фамильярность собеседника.

Но герцог, ничуть не обескураженный, продолжал:

— Вы извините меня, милорд, — на этот раз я величаю вас этим титулом совершенно серьезно, — извините, если я напомню вам, что за нами могут следить; хотя старый Трапбуа глух, как собор святого Павла, зато у его дочери острый слух и зоркие глаза; о них-то, об отце и дочери, я и поведу сейчас речь.