Бомарше - Ф Грандель

"Члены Военного комитета и Комиссии по вооружению свидетельствуют, что, рассмотрев в соответствии с направлением Национального собрания от 14 числа текущего месяца ходатайство г-на Карона Бомарше в связи с купленными им в Голландии в марте сего года шестьюдесятью тысячами ружей, мы пришли к выводу, что вышеупомянутый г-н Бомарше, предъявивший нам свою переписку, неизменно выказывал при всех сменявших друг друга министрах самое ревностное усердие и самое горячее желание добыть: для нации оружие, задерживаемое в Голландии... Посему мы, нижеподписавшиеся, заявляем, что надлежит оказывать содействие вышеупомянутому г-ну Бомарше в предпринятой им поездке с цель получения вышеупомянутого оружия, поскольку он движим единственно желанием послужить общественному благу и потому заслуживает благодарности нации".

Итак, представ перед людьми, предубежденными против него и, кажется, в большинстве склонными с ним расправиться, он сумел благодаря своей неколебимой уверенности в том, что правда - лучшее оружие, еще раз одолеть судьбу. И в. самом деле, его главному недругу - министру иностранных дел было предложено в кратчайший срок выдать дипломатический паспорт "гражданину Бомарше, шестидесяти лет, лицо полное, глаза и брови темные, нос правильный, волосы каштановые, редкие, рот большой, подбородок обычный, двойной, рост 5 футов 5 дюймов и т. д.", а также торжественно пообещать, что чрезвычайному уполномоченному Франции будет обеспечена помощь французского посла в Голландии. Это значило потребовать от Лебрена многого!

Таким образом, Бомарше вроде бы одержал победу. Но не спешите с выводами. У министра, у министров осенью 1792 года в запасе немало козырей, начиная с главного - недобросовестности голландского правительства. Лебрен в конце концов все-таки выдал чрезвычайному уполномоченному выездные документы. Однако, уточняет Гюден, отказал ему в предоставлении фондов, предусмотренных в ранее заключенных соглашениях, "фондов, необходимых для успеха его предприятия и выкупа оружия, застрявшего в Тервере из-за бесчестности голландцев, которые потребовали залога в сумме трехкратной стоимости ружей... Такой залог могло предоставить только правительство, ибо оно одно могло подтвердить получение оружия, после чего залог был бы ему возвращен". Торопясь завершить дело, Бомарше совершил промах, обычный для него, - он положился на свое везение. Разумеется, прежде чем покинуть Париж, он позаботился составить секретную записку с выражением своего протеста против темных козней, плетущихся втайне, чтобы его погубить. Но кто станет считаться с этой бумагой? 22 сентября Бомарше выезжает из столицы вместе с Гюденом, который, легко догадаться, не скрывает своих чувств: "Выбраться из Парижа, этого города, прежде такого соблазнительного, так нами любимого, было в ту пору великим счастьем, и мы радовались, что удаляемся от него". Накануне их отъезда впервые собрался Конвент, сменивший Законодательное собрание. Бомарше и Гюден направились в Гавр, где нашли убежище "женщины" жена, сестра и дочь Бомарше. Из Гавра Бомарше предстояло пуститься в плавание уже одному. В каждом из городов, через которые проезжали наши путешественники, их задерживали и подвергали допросу в муниципальной, полиции. От Гюдена, не имевшего дипломатического паспорта, нередко требовали подтверждения его личности. "Они настаивали на том, чтобы я указал граждан, которые могут за меня поручиться. Я был знаком, - повествует не без забавности Гюден, - с графиней д'Альбон, среди прочих титулов которой был и титул королевы Ивето, но поскольку блюстители порядка в те дни не были благосклонны к королевам, я поостерегся назвать ее имя".

Распрощавшись с тремя женщинами и верным Гюденом, Бомарше в очередной раз отплыл в Англию. 28 сентября корабль бросил якорь в Портсмуте, 30 сентября путешественник прибыл в Лондон. Я указываю эти даты не потому, что одержим манией точности. Но именно 28 сентября, в момент, когда шестидесятилетний Фигаро пускается в самую опасную из своих патриотических авантюр, некий Лоран Лекуантр, версальский торговец холстом, представляющий свой город в Конвенте, произносит с его трибуны яростную обвинительную речь, изобличая "этого низкого и корыстолюбивого человека, который, прежде чем низвергнуть отчизну в пропасть, им для нее уготованную, оспаривает у других гнусную честь сорвать с родины последние лохмотья; этого человека, порочного по натуре и разложившегося от ненависти, возведшего безнравственность в принцип и злодейство в систему!" Депутат от Версаля, как легко догадаться, не ограничился общими рассуждениями, он выдвинул против Бомарше конкретные обвинения в заговорщической деятельности, расхищении народных денег и преступной связи с Гравом и Шамбонасом, бывшими министрами бывшего короля. Доказательства Лекуантра сводились к тому, что подсказали ему чиновники канцелярии Лебрена. При любом способе правления политиканы находят для выполнения подобных задач какого-нибудь трибуна, любителя покрасоваться и притом человека искреннего, который сообщает доносу если не благородство, то хотя бы известную благовидность. Есть и среди наших современников свои Лекуантры. Депутату от Версаля, впрочем, настолько пришлись по вкусу обвинительные речи, что он впоследствии доносил поочередно то на жирондистов, то на монтаньяров. Умер он уже в годы империи, рантье.

Вплоть до 1 декабря Бомарше ничего не знал о позорном и позорящем его нападении. Он был занят своим делом. В Лондоне, пробыв там всего сутки, Бомарше обратился к английскому корреспонденту Родриго Орталеса и компании, чтобы раздобыть наличные деньги. Этот человек, с которым Бомарше был связан дружбой, тотчас дал необходимую сумму. Зарегистрировав заем у нотариуса, Бомарше поспешил дальше, по морю. С морем ему всегда не везло. Опять оно было бурным, даже очень бурным. Повторился приступ морской болезни, и Бомарше на протяжении всего плавания, не уходя с палубы, проклинал свой предательский желудок. После тяжкого шестидневного путешествия по штормовому морю он наконец прибыл в Амстердам. 7 октября он был уже в кабинете французского посла и через пять минут понял, что его надули. Дипломат, покорный приказаниям своего шефа Лебрена, разыграл перед ним комедию, которую легко себе представить. Нет, он не в курсе дела! Нет, он не получал никаких указаний относительно залога, но тем не менее уверен, что это досадное недоразумение не помешает французскому уполномоченному успешно выполнить свою миссию! Бомарше, уже начинавший разбираться в том, каков дипломатический корпус его отечества, как правило, состоявший из ничтожеств, иногда подогреваемых честолюбием, прервал разговор. Стоило ли настаивать? И будучи человеком упрямым и простодушным, он решил ждать. Чего? Чуда, ясное дело. Может, министр все-таки подумает о высших интересах Франции? Или найдет способ согласовать их со своими собственными? Пустые грезы. Лебрен наслал на Бомарше из Парижа Константини и убийц - Константини, чтобы попытаться еще раз купить его, убийц, чтобы покончить с ним, если он останется неколебим. О, если бы французский политический аппарат тратил на дела государственные десятую долю способностей, вкладываемых им в заботы о своих частных интересах, - наша История, очевидно, была бы совершенно иной! Но теперь я сам предаюсь пустым грезам.

Шесть недель Бомарше терпеливо ждал в двух шагах от ружей, в которых так нуждались генералы революции, чтобы вести войну, но на которых политиканы и дельцы строили свои воздушные замки обогащения. Его пытались убить. Из Парижа Манюэль, "вдохновляемый" сочувствием, не переставал предупреждать его о кознях Лебрена. Что касается голландского правительства, то оно не намеревалось долее терпеть на своей территории человека, который был явно не в чести у официального представителя Франции. Поняв в конце концов, что битва в Голландии им проиграна, но нисколько этим не обескураженный, Бомарше решил попросту вернуться в Париж, где в то время как раз шел суд над его самым знаменитым сообщником, а именно - над Луи Капетом. Но чтобы оказаться во Франции, нужно было снова попасть в Англию, то есть снова сесть на корабль. Плавание было чудовищным. Корабль чуть не пошел ко дну. Заметьте, между прочим, что Бомарше, не боявшийся в жизни ничего, кроме моря, был вынужден, точнее, вынуждал себя двадцать раз пересекать Ла-Манш или Северное море и двадцать раз заболевал, тяжко заболевал. Вот уж поистине закаленный характер.

В Лондоне Бомарше нашел очередное письмо Манюэля, а также письма братьев Гюден, более подробные и еще более тревожные. Ознакомившись с этой корреспонденцией, он узнал, что его имущество снова опечатано и что он как раз вовремя ускользнул из Голландии - подручные Лебрена уже получили приказ схватить его и доставить в Париж живым или мертвым. Если верить корреспондентам, Бомарше в лучшем случае была уготована гильотина. Мы слишком хорошо знаем его, чтобы не угадать, как Бомарше на это отреагировал: он решил немедленно вернуться на родину. К счастью, у английского друга, с которым он поделился этим намерением, хватило ума запрятать его, как злостного неплательщика, в тюрьму Бан дю Руа, вполне, впрочем, комфортабельную. В сем заведении лондонские власти по требованию кредиторов держали под замком несостоятельных должников. Англичанин, категорически потребовав, чтобы ему немедленно был выплачен долг, бесспорно, оказал Бомарше неоценимую услугу. В декабре, 1792 или в январе 1793 года нашему герою навряд ли удалось бы сохранить голову. По правде говоря, мне неизвестно, чем был движим этот англичанин - великодушием или скупостью жертва долго не могла простить ему этого поступка, - но, коль вопрос неясен, предпочту, не колеблясь, ту версию, которая красивее. Оказавшись в тюрьме, Бомарше немедленно потребовал перо и бумагу. И принялся за работу. Естественно, он писал мемуар, точнее - шесть мемуаров: "Шесть этапов, девяти самых тягостных месяцев моей жизни", где уличал своих недругов, начиная с самого болтливого из них - депутата Лекуантра. Этому тексту, написанному второпях человеком, мучимым тревогой за судьбу близких, которые находятся во власти его врагов, недостает остроты, а подчас и сдержанности. Но в нем есть блестящие страницы и два или три пассажа самого высокого полета. Что касается документально-доказательной стороны мемуара, то нет нужды говорить о ее безупречности. Бомарше в этой истории с ружьями и в самом деле был прав по всем статьям, так что ему ничего не стоило посрамить всех Лебренов, Лекуантров и их присных. Но в 1793 году мало быть правым. И снова, как во времена парламента Мопу, Бомарше, которому нечего терять, кроме жизни, наносит удар сокрушительной силы. И если "Мемуары против Гезмана" были обвинительным актом абсолютной монархии, "Шесть этапов" - обвинительный акт против злоупотреблений новой администрации. Кто, кроме Бомарше, осмелился бы в 1793 году опубликовать в Париже текст такой взрывчатой силы?