Писарев - Юрий Николаевич Коротков

каморку в том же подъезде, где расположена квартира Маркович. Так удобнее вместе работать над переводами, почти не расставаясь целый день.

Писарев поглощен своим чувством к Маше. Все другие люди теряют для него всякий интерес. Он ни с кем не встречается и почти не выходит из дому. Родные и прежние друзья во всем обвиняют Маркович, даже в том, в чем она не могла быть виновата.

Писарев между тем болезненно переживал свое отлучение от журналистики. «Я все лето собирался написать к вам, — писал он в ноябре Шелгунову, — а осенью уже перестал собираться и подумал, что, должно быть, не напишу никогда. Вчера я получил ваше письмо и сегодня отвечаю на него. Вы желаете знать подробности о положении нашей журналистики. Я сам стою теперь в стороне от нее. С «Делом» я разошелся в конце мая вследствие личных неудовольствий и с тех пор не сходился с ним. Получая книжки «Дела» и видя мое имя в каждой из них, вы могли думать, что мы помирились. Но этого нет и, вероятно, не будет. В «Деле» печаталась и печатается до сих пор моя большая историческая работа, которая была отдана туда задолго до нашего разрыва и которую я не считал себя вправе брать назад, тем более, что начало ее было уже отпечатано. Я не участвую ни в «Деле», ни в каком бы то ни- было другом журнале. Что же у нас теперь, кроме «Дела», есть в журналистике? «Отечественные записки» — известный вам разлагающийся труп, в котором скоро и червям нечего будет есть. «Всемирный труд», в котором роль первого критика играет Николай Соловьев; «Литературная библиотека», или, вернее, собрание литературных инсинуаций и абсурда; «Женский вестник», которого издательница ведет постоянно до сорока процессов по поводу отжиливания денег.

Все, что здесь доступно оку,

Спит, покой ценя,

Нет, не дряхлому Востоку

Покорить меня.

И, конечно, не этим журналам заманить меня».

Есть действительно слухи о том, что затевается новый журнал, в котором будут участвовать некоторые из прежних сотрудников «Современника». Но эти слухи много раз проносились и оказывались ложными или, по крайней мере, преждевременными. Как бы то ни было, но до сих пор я не получил никакого приглашения участвовать в этом ожидаемом журнале. И, вероятно, я его не получу. Партия «Современника» меня не любит и несколько раз доказывала печатно, что я очень глуп. Искренно ли было это мнение — не знаю, но, во всяком случае, сомневаюсь, чтобы Антонович и Жуковский захотели работать со мною в одном журнале…»

Дальнейший ход событий показал, что Писарев ошибался.

В конце ноября в руки Некрасова перешли «Отечественные записки», под обложкой которых воскресал прежний «Современник». Писарев был приглашен в число постоянных сотрудников нового журнала. Антонович и Жуковский приглашения не получили.

Вопреки опасениям Павленкова 19 декабря беспрепятственно вышел в свет четвертый том Сочинений Писарева. В нем между статьями о «Что делать?» Чернышевского и «Трудном времени» Слепцова впервые была напечатана статья «Генрих Гейне». Любимому поэту, сыгравшему столь важную роль в его умственном развитии и ставшему постоянным спутником всей его жизни, публицист посвятил одну из наиболее ярких и зрелых своих статей.

Писарев формулирует главный принцип критики, к которому сам всегда стремился (хотя выдержать его ему и не всегда удавалось, как, например, в случае с Пушкиным) в своей литературной деятельности: «Критика должна состоять именно в том, чтобы в каждом отдельном явлении отличать полезные и вредные стороны… Ограничиваться цельными приговорами — значит уничтожать критику или, по крайней мере, превращать ее в бесплодное наклеивание таких ярлыков, которые никогда не могут исчерпать значение рассматриваемых предметов».

Применяя этот принцип к творчеству любимого поэта, критик безбоязненно вскрывает слабости и противоречия его мировоззрения: недоверие к демократии, культ личности Наполеона, «эстетическое отношение» к революции, политический дилетантизм и вновь решительно, выражает свои симпатии социализму.

2. ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС

Почти два года, с июня 1866-го, лежали под арестом 3 тысячи экземпляров второй части сочинений Писарева. В середине апреля 1868 года Павленкову был вручен обвинительный акт. Издатель предавался суду Петербургской судебной палаты за напечатание статей «Русский Дон-Кихот» и «Бедная русская мысль».

«В статье «Русский Дон-Кихот», — гласил документ, — автор, говоря о литературной деятельности Киреевского, осмеивает православно-христианские верования этого писателя, составлявшие, как известно, основание всех его философских рассуждений, и проводит мысль, что верования эти были плодом предрассудков и наивно-ребяческих понятий, навеянных маменьками и нянюшками, называет их московской сентиментальностью, непогрешимыми убеждениями убогих старушек Белокаменной, мистическими инстинктами, зародышем того разложения, которое погубило и извратило умственные силы Киреевского…»

Еще более серьезные претензии цензурный комитет имел к статье «Бедная русская мысль». В ней, говорилось в обвинительном акте, автор «перетолковывает и извращает по-своему ту мысль, что личная воля народных властителей и других политических деятелей всегда оказывается, в своих результатах, слабее естественного хода народной жизни и окончательно побеждается сей последней… Автор, как заключает комитет, делает эту мысль только предлогом и прикрытием для пропаганды крайних политических мнений, враждебных не только существующей у нас форме правления, но и вообще спокойному и нормальному состоянию общества. По изложению автора, политические властители представляются только как сила реакционная, угнетательная и стесняющая естественное развитие народной жизни, или, по крайней мере, как начало, несмысленно мудрящее над народною жизнью, вертящее ее по-своему и навязывающее народу свою непрошеную опеку; народ же или общество выставляется как элемент гонимый, протестующий, борющийся с гонителями и, наконец, поборающий их личную волю… Автор самыми черными красками, хотя и иносказательно, рисует характер неограниченного правления и многознаменательным тоном напоминает читателю примеры Карла I и Иакова II английских и Карла X и Людовика-Филиппа французских; не видит в России ни прежде, ни после Петра Великого никакого исторического движения жизни (исключая реформы