Собрание сочинений в десяти томах. Том 3 - Юзеф Игнаций Крашевский

На другой день Сула сел на своего коня, оглядел еще раз свои владения, попрощался с отцом, оставшимся у Дыгаса и не терявшим мужества, и поехал обратно в Краков.

В это время и Локотку предстояло много хлопот со своим государством, как Збышку с Верушицами.

Князь Генрих Силезский отвоевал у него Познань, а бранденбуржцы и крестоносцы зарились на Поморские земли.

Мартик присоединился к дружине князя и уехал с ним, чтобы забыть и о Кракове, и о неблагодарной Грете.

В Поморье было столько дела, что Мартику очень редко приходилось приезжать в Краков, и он, изредка давая о себе знать отцу через других, провел так, вдали от родины, несколько лет.

Трудно было князю Локотку воевать с этими упорными людьми.

Суле некогда было и думать о себе. Все время в разъездах, в вечной спешке, чему он, может быть, был даже рад, он служил своему пану лучше других и пользовался все большим у него Доверием.

В течение этого времени поморские земли оторвались от Польши, а Великая Польша, которою владел Генрих Глоговский, настоящий немец, не имевший уже в себе ничего польского, затосковала по собственному князю. Налэнченские паны, которые вместе с Зарембами за измену и месть Пшемыславу, за убийство короля, лишены были шляхетского звания и права носить пурпурный плащ, пожелали вернуть себе прежние привилегии.

Доброгост Шамотульский, по прозванию Маленький, начал с того, что собрал людей и повел их против Силезца с намерением изгнать его из Польши, что ему и удалось: после победы над Янашем Баберштейном наступил конец владычеству силезцев.

И только в самой Познани мещанин Пшемек устроил неприятность князю, укрепившись вместе со своими единомышленниками в замке в костеле, так что пришлось силой выбивать его оттуда, что, конечно, не обошлось без кровопролития.

Во всех этих передрягах. Мартик всегда с готовностью служил своему пану, не упуская ни одного случая, чтобы проявить свое усердие. И за это он пользовался любовью и уважением князя.

При осаде костела в Познани он, принимая в ней деятельное участие, получил довольно глубокую рану в руку. Сначала он не обращал на нее внимания: это была уже не первая и не самая тяжелая из его ран; но оттого ли, что стрела была отравлена, или оттого, что уже кровь у него была не та, что раньше, только рана начала сильно нагнаиваться, и Мартик вынужден был ехать домой и полечиться. И он поехал за советом к своему знакомому, приветливому канонику Рацлаву из Кракова.

С того времени ему пришлось несколько раз приезжать в Краков с поручениями от князя к княгине Ядвиге, которая недавно родила сына, окрещенного Казимиром, но он приезжал ненадолго, останавливался всегда в замке и не имел времени оглядеться и подумать о себе.

Теперь, когда он приехал в Краков раненым и должен был искать себе помещение, ему особенно ярко вспомнились прежние годы и Грета, ради которой он так много выстрадал.

Должно быть, судьба устроила так, что он, не найдя себе нигде пристанища, должен был остановиться на Мясницкой улице у своего знакомого Хинчи из Свадницы, которого он случайно встретил на улице, и тот усиленно звал его к себе в гости.

Домик Хинчи стоял почти напротив дома Греты, которую Мартик давно уже потерял из вида.

Улица была настолько узка, что при открытых окнах можно было видеть, что делается внутри дома.

Хинча, отлично знавший, как ценил князь Мартика, принимал его с большим почетом. Сам он был полусилезец, немец по отцу, но поляк по матери, и от нее он унаследовал многие черты, отличавшие его от немецких соотечественников. От отца он получил в наследство пивоваренный завод, которым сам и управлял, выделывая пиво и продавая его, кроме того, он торговал еще железом и другими металлами; но натура у него была не купеческая, а скорее склонная к военным занятиям, он мечтал о конях и об охоте и охотнее всего сходился с воинами. Поэтому-то он особенно обрадовался Мартику, с ним он мог досыта наговориться о том, что его интересовало.

В ожидании приезда каноника Рацлава, которого нелегко было заполучить, потому что он считался самым лучшим врачом во всем городе и при дворе, Хинча усиленно кормил и поил раненого.

Когда взгляд Мартика случайно упал на окна Греты, Хинча, подмигнув ему, спросил:

— Помните еще Грету? Не перестали любить ее?

Мартик махнул рукой и сплюнул.

— А что с нею сталось?

— Да ничего, — отвечал Хинча, — какой была, такой и осталась. Какой родилась, такой и помрет. Вы знаете, что она одно время исчезла из города. Об этом разные ходили слухи, но Павел с Берега клялся, что она сбежала к своим родным во Вроцлав, спасаясь от преследований того панка из Великой Польши. Она уже давно вернулась, а с нею вернулись и ее обожатели, число которых, кажется, еще увеличилось. Забавляются по-прежнему

Он пожал плечами.

— А замуж не собирается? — спросил Сула.

— Давно бы собралась, если бы захотела, — отвечал Хинча, — да разве ей так худо? Опекун не торопит, потому что сам любит сидеть подле нее рядом с Курцвурстом. Люди смеются над нею, а она — над ними.

Мартик призадумался, ему не хотелось больше спрашивать. На другое утро приехал каноник Рацлав, перевязал руку, дал примочку и мазь и велел серьезно полечиться. Старая мачеха Хинчи, добрая и услужливая женщина, взялась ухаживать за ним, а так как она была болтливого нрава и знала все, что делается в городе, то от нее Мартик узнал все, что говорилось о Грете.

Женщины высмеивали ее и называли легкомысленной и сумасбродной за то, что она не шла замуж из боязни потерять свободу.

О путешествии во Вроцлав ходили разные слухи, но видно было, что все Грету за это осуждали. Дядя Павел защищал ее, да в сущности и все другие знали, что она была легкомысленная только на словах, а на самом деле была горда и недоступна.

Стояла теплая пора. Мартик со скуки подолгу просиживал у окна в отсутствии Хинчи. Грета, которая в конце концов должна была узнать о его приезде, так как на этой улице, если бы у кого дверь скрипнула, то и об этом сейчас же знали бы все обитатели, очутилась в один прекрасный день в окне против него.

Она стояла, опираясь обеими руками на балюстраду и высовываясь так, чтобы Сула мог хорошенько разглядеть ее. За эти годы она нисколько не постарела и не подурнела, была все такая же розовая и свежая, только