Ганнибал. Роман о Карфагене - Гисперт Хаафс

— Всем на свете, — Бонкарт развел руками и поглядел по сторонам, — Ну а если подробнее… Встречается с лазутчиками, собирает вокруг себя ветеранов, разве этого мало? Ну и, разумеется, он изменил свой облик, и теперь ты вряд ли узнаешь его. Все это Ганнибал проделывает прямо под боком у Сципиона.

Пришла весна, заставившая вспомнить о необходимости выполнить жесткие условия мирного договора. Тысячи горожан толпились на гребне стены, полукружием охватившей бухту, на крышах домов возле площади Собраний и у тройных ворот Бирсы. Растерявшийся Антигон принялся считать корабли, приплывшие сюда чуть ли не со всех концов Ойкумены и теперь, согласно требованию римлян, подлежавшие почти полному уничтожению. Двадцать две огромные неуклюжие тетреры[171], шестьдесят семь триер, сто одиннадцать пентер… В общей сложности флот Карт-Хадашта, который его правители использовали столь же бездарно, как и сухопутные войска, насчитывал пятьсот боевых судов. У завоевавшего господство на море и ныне ставшего самой могучей державой Ойкумены Рима кораблей было едва ли не вдвое меньше.

У причалов осталось только десять триер. Остальные корабли были выведены за мол, и пламя огненной колесницей прокатилось по ним. Его языки жадно лизали мачты, паруса и постепенно плавили медную обшивку. Ветер не уносил дым, и потому небо над городом было затянуто черным покрывалом. Дым вился по узким улицам, вместе с едким запахом гари забирался в горло, ноздри и щипал глаза. У многих они были полны слез. Но Антигон вполне справедливо полагал, что виной этому были не только удушливые клубы.

Глядя на гибнущие с гулом и треском в красном зеве пламени корабли, составлявшие славу и гордость Карт-Хадашта, Антигон с тоской думал, что отныне для посещения военной гавани уже не потребуется особого разрешения, что в ее ворота теперь сможет войти любой человек и ему уже не надо будет завязывать глаза и выделять для сопровождения рослого пуна в до блеска начищенных доспехах, ибо никаких тайн уже не останется. Наверное, можно уже не преграждать вход в бухту цепями… Надрывный кашель окружающих злой болью отозвался в душе грека. Он безнадежно махнул рукой и медленно, с горестно опушенной головой побрел прочь.

Перед выводом своих легионов Сципион провозгласил Масиниссу полновластным повелителем всех нумидийских племен. Сифакса отвезли в Рим, где он через какое-то время умер в тюрьме. Сципиону Сенат разрешил устроить триумф и присвоил почетное прозвище Африканский.

Ганнибал все еще не давал о себе знать, видимо опасаясь, что римляне все же могут потребовать его выдачи. По слухам, он отправился на переговоры с Масиниссой, сделавшимся теперь самым могучим правителем во всей Ливии.

Через несколько дней после ухода римлян Антигон получил письмо от своего старинного друга Даниила, которого он очень давно не видел. Иудей по-прежнему управлял имением Баркидов в Бизатии и в своем послании мимоходом сообщал, что сын покойного хозяина недавно побывал здесь и теперь вместе с несколькими друзьями отправился осматривать оросительные каналы на дальних землях. Как осторожно выразился Даниил, их интересовали главным образом рвы.

Вскоре поступили более подробные сообщения. Стратег не только налаживал охрану границы, но и собирал вокруг себя своих бывших солдат, рассеявшихся после поражения при Заме по прилегавшим к городу землям, на которых безнаказанно хозяйничали шайки нумидийских разбойников, гордо именовавших себя «летучими отрядами царя Масиниссы». Бурная деятельность стратега довольно быстро дала хорошие результаты, и уже летом в Карт-Хадашт после долгого перерыва в сопровождении ливийцев и иберов прибыл первый караван из Сабраты.

Ярко-синее безоблачное небо дышало жаром, равно как и пролегавшая между садами и наливавшимися новым урожаем полями узкая каменистая дорога. На перекрестке Бостар сдержал коней. С северной стороны, в возвышавшемся чуть поодаль холме, был сделан навес и вмурована цистерна с водой, на подступах к которой росли остроконечные кипарисы и небольшие пальмы. Вдали колыхалось зыбкое знойное марево.

— И куда теперь?

Антигон сошел с колесницы, приблизился к навесу и обнаружил под ним помимо груды мотыг два наполовину заполненных глиняных кувшина с вином и водой.

— Где-то поблизости должны трудиться рабы или батраки.

Бостар приставил сложенные ладони ко рту и закричал во все горло:

— Э-э-э-э-э-й!

Откуда-то сбоку из-за масличного дерева вышел сгорбленный старик в потрепанной коричневой накидке.

— Скажи, как нам проехать к дому?

Старик склонил трясущуюся голову к плечу, долго разглядывал Антигона мутными слезящимися глазами, а потом вдруг улыбнулся, обнажив в темном провале рта оставшиеся четыре пожелтевших зуба.

— Направо и прямо, достопочтенный господин Тигго.

— Подожди… — удивленно прищурился Антигон. — Твое лицо мне знакомо… Ну-ка, ну-ка… Тебя зовут Ми… Марбил, верно?

Старик хрипло рассмеялся, шагнул вперед и схватил Антигона за руку.

— Прекрасная память делает тебе честь, друг стратега. Ведь прошло столько лет.

— Вот именно. — Грек погладил старика но плечу. — И много вас здесь собралось?

— Много. — Марбил повел вокруг себя рукой. — Ты к нам надолго, господин?

— Не называй меня так, мой старый друг. После всего пережитого за эти годы… Да, мы надолго.

— Тогда еще увидимся. Езжайте прямо. — Марбил махнул рукой и скрылся за масличными деревьями.

— Старый знакомый? — спросил Бостар, хлестнув коней.

— Мы знаем друг друга… точно, почти сорок лет, — кивнул Антигон. — Он сам ибер и служил катафрактом еще у Гамилькара. Был с Ганнибалом в Италии и, кажется, сражался при Заме.

— Ну надо же, — удивленно присвистнул Бостар, — Прошел от Таго до Нарагасы. А теперь окучивает масличные деревья.

— Ты прекрасно знаешь, как Карт-Хадашт умеет справедливо воздавать по заслугам. Ганнона с почестями торжественно погребли в золотой урне, а старых бойцов, которые не могут вернуться на захваченные римлянами родные земли…

Антигон осекся, зло закусил губу и отвернулся.

Дорога вилась между холмами, взбегала на каменные мосты и обрывалась возле зеленой долины. Посредине ее высокая — в три человеческих роста — глиняная стена окружала несколько строений. Снаружи к ней примыкали амбары, конюшня и скотный двор.

Из ворот вышел пожилой человек в болтающейся на худом костлявом теле тунике и сдвинутой на затылок, чуть примявшей густую гриву седых волос черной войлочной шапке.

— Эй! Осквернитель коз! — Бостар отпустил поводья и раскинул руки.

— Ну надо же, кого я вижу! — Даниил, наоборот, степенно скрестил руки на груди и прислонился к воротам. — Безмозглый пун и глупый эллин. Не ожидал, никак не ожидал!

Три семидесятидвухлетних старца долго обнимались, смеялись, подмигивали и толкали друг друга в бока локтями.

— Вы оба не слишком изменились. — Даниил тыльной стороной ладони вытер взмокший от волнения лоб. — Умом вы, правда, никогда не отличались. Пойдем в дом, но знайте, что хозяин еще не вернулся.

— Где же он?

— Уехал куда-то утром вместе с женой.

— С кем? — Антигон непонимающе уставился на него.

— С женой. Неужели не слышали? — Даниил хмыкнул и сипло рассмеялся.

Сам иудей вопреки вере и обычаям предков женился на ливийке, родил от нее пятерых детей и имел уже четырнадцать внуков. Пять лет назад он овдовел.

Они прошли через пышно разросшийся сад и уперлись во вторую, не менее высокую стену с окованными железом воротами. За ними посреди двора находился выложенный мрамором водоем. Даниил на ходу бросил резвящимся в мелкой прозрачной воде рыбкам горсть белых крупинок и повел друзей к массивному строению с утыканными железными шипами окнами.

В этой маленькой крепости предки Ганнибала отражали нападения нумидийцев и ливийских кочевников. Пока Даниил распоряжался на кухне, Антигон бродил по дому, любуясь изготовленными в Египте во времена персидского владычества глиняными сосудами, бронзовым панцирем одного из воинов Креза, резными фигурками из Китая, огромным золотым блюдом с изображением древних индийских богов. С особой грустью Антигон рассматривал золотую цепочку, сделанную искусным мастером из тончайших завитков проволоки, колечек и бляшек. К ней были подвешены несколько ярко-зеленых камней и большой золотой диск. Кшукти носила это ожерелье только по праздникам.

В соседнем помещении на устланном пестрыми коврами полу стояли два ложа из эбенового дерева, накрытые шитыми золотом пурпурными покрывалами из шелка и парчи. В следующих трех комнатах в высоких нишах на кедровых полках и в почернелых от времени сундуках хранилось множество папирусных свитков. Здесь имелись путевые заметки кормчего Магона, содержавшие гораздо более подробные и интересные сведения о далеких землях и их обитателях, чем хранившийся в храме Ваала отчет его непосредственного начальника и предка Ганнона Великого. Лежали здесь также первоначальная версия «Одиссея», автором которой, как известно, был великий слепец Гомер, сочинения египтянина Манефона[172], записи наблюдений, сделанные опять-таки египетскими астрономами, шумерские сказания о Гильгамеше и Энгидду[173], книги Сивиллы[174], Авеста[175], трактаты греческих философов и стратегов, отчеты пунийских строителей крепостей на Сицилии и Сардинии и копии договоров, в разное время заключенных Карт-Хадаштом с Тартишем, этрусками, коринфянами, афинянами, сикелиотами, лакедемонянами, египтянами, персами, арабами, кушитами, массалиотами, римлянами, македонцами, гетулами…