«Срубленное древо жизни». Судьба Николая Чернышевского - Владимир Карлович Кантор

литературу. Но «тайная типографии», но «склад с оружием»!.. Конечно, ничего этого Костомаров предъявить не мог. И он принялся разрабатывать интеллектуальную жилу, пытаясь извлечь деньги из своих тайных сочинений.

После выхода в свет романа очень многие решили, что до освобождения Чернышевского осталось немного. Пыпин пытался провести идею о том, чтобы выпустить НГЧ на поруки. Это можно было бы ожидать, если дело передадут в Сенат, как на том настаивал князь Суворов, но князя всячески обходили Потапов и министр юстиции Замятнин, даже комендант крепости позволял себе не пересылать писем Чернышевского князю. Передачи в сенат Суворов добился все же. Но параллельно шла работа Потапова и Костомарова, писавшего мемуар, где расправа с Чернышевским подавалась как хирургическая операция, необходимая для спасения государственного организма.

Процитируем вступление Костомарова к разбору статей Чернышевского, в котором он как раз и доказывает, что подцензурными текстами тот проводил антигосударственные идеи. Вступление к разбору недвусмысленно предлагает Чернышевского уничтожить:

«Подобно отдельному человеку, общество имеет высшие и низшие органы, руководящие и подчиненные; подобно отдельному человеку, функции одних органов могут совершаться правильно и приносить общую пользу целому организму в то время, как бывают поражены болезнями и неправильным отправлением своих функций или приводят весь организм в расстройство и причиняют ему смерть, или задерживают правильный ход жизни, – смотря по тому, какую они играют роль в экономии целого организма.

Если у общества поражены лучшие органы его организма, оно хиреет и начинает умирать. У общества, как и у отдельного человека, есть болезни, против которых нет исцеления.

Но если поражены такие органы, исцеление которых возможно, мы не должны запускать лечения, как бы ни ничтожно казалось нам с первого взгляда положение болезненного органа в общей экономии целого организма.

Медицина не признает никакой болезни ничтожною. Простой порез пальца может иметь исходом поражение целого организма и смерть.

Все зависит от того, чтоб захватить болезнь в самом ее начале. Но если вы пренебрегли порезом своего пальца, и у вас приключится Антонов огонь, – дайте отрезать свою руку, иначе смерть неизбежна.

II

Наш общественный организм находится именно в таком положении.

Язва, привитая к нам извне, готова войти в плоть и кровь нашу.

Болезнь запущена.

Пораженные органы исцелить уже нельзя. Их надо отсечь.

Иначе яд их привьется ко всему организму.

III

Цель настоящего мемуара есть исследование болезни, поразившей наше общественное тело» (Дело, 483–484; выделено мною. – В.К.).

А далее шел разбор пропущенных цензурой статей Чернышевского из «Современника» с вчитыванием в них ядовитого содержания.

И практически сразу Костомаров начал зарабатывать, то есть получать свои тридцать сребреников. Вот распоряжение В.А. Долгорукова от 22 июня 1863 г.

«Высочайше разрешено дать Костомарову с семейством единовременно пятьсот руб. сер., истребовав эти деньги из государственного казначейства на известное его величеству употребление. 22 июня <1863 г>» (Дело, 262). Процесс шел, клевета ширилась, приобретала как бы реальные очертания.

И вот документ в Сенате. Далее позволю себе сделать выписку из весьма обстоятельной работы современного исследователя: «Своё “Определение” с изложением всех обстоятельств дела сенат согласно действующему порядку направил в министерство юстиции. Здесь 10 декабря 1863 г. был составлен “Доклад”, и в его заключительной части, посвящённой “основанию для осуждения Чернышевского”, содержится несколько иная редакция сформулированных сенатом пунктов. Этот извлечённый нами из архива любопытнейший документ в известной мере разрушает сложившуюся картину безусловного послушания всеми чиновниками выстроенной следственной комиссией и III отделением версии обвинения. “Письмо к Алексею Николаевичу” истолковано здесь таким образом, что участия Чернышевского в заговоре не было, а вина его заключается в недонесении властям о действиях злоумышленников. Полученные от В. Костомарова сведения, именуемые в следственной комиссии Голицына и в сенате “показаниями”, названы в “Докладе” “оговором”, который “отчасти” подтверждается материалами следственного дела Михайлова. <…> В “Докладе” особо указывалось: воззвание к крестьянам “не было распространено и даже не было вполне отпечатано”. Чиновники 2-го отделения Департамента министерства юстиции, составившие “Доклад”, склонялись, вопреки сенаторам, к вынесению совершенно другого, более мягкого наказания для Чернышевского: “Лишить некоторых особенных по 54 ст. Улож. прав и преимуществ и заключить в крепость на 2 года и 8 месяцев, а по освобождении выслать на жительство в одну из отдалённых губерний”»[322]. Этот более чем гуманный приговор впечатляет, поскольку дальнейшая судьба Чернышевского слишком известна.

«Полное нравственное убеждение»…

Казалось бы, после такого «Доклада», составленного лицами не близкими Чернышевскому, но и не имевшими против него предубеждений, надо было спустить дело на тормозах, как на то и рассчитывал Чернышевский. Ну, не извиняться, тем более что Потапов поклялся, что «никто извиняться не будет», но уменьшить строгость. Но начальник этих чиновников министр юстиции Дмитрий Николаевич Замятнин, автор либеральной судебной реформы, видимо, не хотел жертвовать своей карьерой, которую он считал более важной для России, чем судьба радикального литератора, пусть даже он и невиновен. А главное, что раздражало всех сенаторов да и министра, что Чернышевский не признал ни одной улики. То есть, как говорили в советское время, не пошел на контакт со следствием. И Замятнин делает правку «Доклада» своих подчиненных, завершая словами, взятыми из Приговора: «Сам Чернышевский противу улик сих никакого опровержения не представил. Из сих улик возникает полное нравственное убеждение, что воззвание к барским крестьянам сочинил Чернышевский и принимал меры к распространению чрез тайное отпечатание оного». (Дело, 431). Удивительно читать в тексте выдающегося юриста о «нравственном убеждении», хотя нет доказательств. И сенаторы, тоже впечатленные анализом Костомаровым текстов Чернышевского, оговора в его показаниях не увидели и все же не изменили свой Приговор, на который был ответ чиновников Министерства юстиции. К чему и за что приговорили Чернышевского сенаторы? Вот несколько выдержек из приговора. Самое главное навеяно текстами Костомарова, как на то и рассчитывал Потапов:

«Обращаясь затем к определению степени предлежащего Чернышевскому наказания, сенат находит, что Чернышевский, будучи литератором и одним из главных сотрудников журнала “Современник”, своею литературною деятельностью имел большое влияние на молодых людей, в коих, со всею злою волею, посредством сочинений своих развивал материалистические в крайних пределах и социалистические идеи, которыми проникнуты сочинения его, и, указывая в ниспровержении законного правительства и существующего порядка средства к осуществлению вышеупомянутых идей, был особенно вредным агитатором, а посему сенат признает справедливым подвергнуть его строжайшему из наказаний, в 284 ст. поименованных, т. е. по 3-ей степени в мере близкой к высшей по упорному его запирательству, несмотря на несомненность доказательств, против него в деле имеющихся» (Дело, 420). И далее вообще поразительное заявление: «Из сих улик возникает полное нравственное убеждение, что воззвание к барским крестьянам