Наследник Клеопатры - Джиллиан Брэдшоу

– Государь, я хорошо знаю Родона, – настойчиво продолжал Арей. – Он очень прямодушен. Я не могу себе представить, чтобы он притворялся, будто мучается стыдом и угрызениями совести, зная, что царь, которого все считают убитым, живет и здравствует. Он не такой хороший актер, Цезарь, чтобы убедительно сыграть какую бы то ни было роль вообще. И потом, господин, ваши собственные люди докладывали, что Птолемея Цезаря проткнул копьем его собственный учитель и от этой раны тот скончался. Допустим, что человек, которого смертельно ранил Родон, на самом деле был не Птолемей Цезарь, – спокойно говорил Арей, – тогда кого же этот купец нашел на дороге? С другой стороны, если купец и его дочь тоже участвуют в заговоре и никого на дороге не находили, то зачем бы они стали сейчас называть имя Родона? Если же они не участники заговора и, опять же, не находили никого на дороге, то откуда они знают молодого царя? – Арей, выдержав взгляд Октавиана, словно подвел итог своим рассуждениям: – Цезарь, данное обвинение может показаться веским на первый взгляд, но при ближайшем рассмотрении появляется слишком много противоречий, и тем слабее оно становится.

Обстановка, казалось, снова разрядилась. Император кивнул, соглашаясь с Ареем. Затем он повернулся к начальнику стражников, который за все это время не вымолвил ни слова, и приказал ему:

– Скажи тем, кто стоит в коридоре, чтобы они ввели сюда молодого человека. Только чтобы сначала сняли с его ног оковы. Пусть идет нормально, не волоча ноги.

Тот поклонился и вышел.

Повисла тишина. Мелантэ стояла молча, но при этом вся дрожала, до боли сцепив пальцы рук. Она с такой надеждой поглядывала на дверь, что Ани почувствовал легкий укол ревности. Ему вспомнилось то время, когда он повстречал ее мать. Ему тогда было ненамного больше, чем сейчас Мелантэ. О Изида! Какая жестокая участь! Он и не думал, что в сердце его дочери разгорится такой огонь страсти к человеку, который всю свою жизнь принадлежал другому миру и скоро вообще отойдет в мир теней.

Не исключено, однако, что их всех ожидает такая же участь, напомнил он сам себе.

Дверь отворилась, и в комнату вошла небольшая процессия: начальник шагал впереди, за ним – первый стражник, затем – Арион, и, наконец, шествие замыкал еще один стражник. На запястьях Ариона звенели оковы, на нем не было хламиды, а дорогой, расшитый золотом черный хитон стал грязным и помятым. Его покрасневшие глаза казались воспаленными. Несмотря на это, юноша держался, как подобает царю. На самом деле, и Ани сейчас это очень хорошо понял, Арион всегда выглядел величественно: ехал ли он на верблюде, плыл ли на лодке, находился ли в компании или наедине с собой. Даже когда он лежал полуголый на соломенном тюфяке под навесом и страдал от раны в боку, ему удавалось сохранять чувство превосходства и пренебрежительное отношение ко всему, что его окружало. От него, казалось, веяло каким-то непоколебимым величием. Ани сразу же почувствовал превосходство юноши, и это его раздражало, хотя впоследствии именно эти качества произвели необходимое впечатление на тех людей, с которыми Ани заключал сделки. Да, он всегда истолковывал поведение Ариона по-своему, не так, как это было на самом деле.

Арион с грустью посмотрел на египтянина. Затем его взгляд чуть-чуть дольше задержался на Мелантэ. И только после этого юноша повернулся к императору, словно здесь, подумал Ани, командует он, а Октавиан присутствует лишь для того, чтобы сделать доклад.

– Архибий, – ровным голосом произнес Октавиан, – и Родон. В глазах Ариона промелькнули страх и боль, и, когда он снова посмотрел на Мелантэ, она увидела в его взгляде невыносимую муку. Но уже в следующее мгновение это выражение сменилось маской презрения.

– Родон преподнес мне сюрприз, – едко заметил Октавиан. – Когда это вы успели обо всем условиться?

– Наша встреча была совершенно случайной, – ответил Арион. Его голос звучал ровно, с неизменно изящной интонацией. – Когда мы приплыли в Александрию, я отправился в сад, к гробницам Птолемеев, чтобы обдумать, как мне следует поступать в дальнейшем. В этом прекрасном месте, где я раньше любил проводить время, мне в глаза бросилась та самая урна. Через какое-то время туда же пришел Родон, чтобы убрать могилу. Я попытался скрыться от него, но он и его слуги помешали мне. В ходе недолгого разговора я поведал ему, что больше всего на свете желал бы удалиться в какое-нибудь тихое место, и тогда он попросил меня принять его помощь. Я оставался в доме Родона, а он тем временем обратился к Архибию. Никто из них не строил никаких планов против тебя, император. Они ни в чем не виноваты. Единственная их провинность заключается в том, что они решили спасти жизнь своему другу. Ты примешь к рассмотрению мое прошение?

Арион всем своим видом бросал ему вызов, и император, не переставая смотреть на юношу с прежней своей холодностью, пытался дать оценку его поведению.

– И все-таки Родон меня удивил, – продолжил Октавиан. – Твой учитель предал тебя. К тому же все, кто участвовал в нападении на ваш лагерь, свидетельствуют о том, что именно он нанес царю смертельную рану. Или я что-то путаю?

– Да, это сделал он, – не колеблясь ни секунды, ответил Арион. – И если слов целой центурии тебе недостаточно, то, быть может, веским доказательством будет мое собственное тело? Уверен, ты не побрезгуешь и сам осмотришь рану, тем более что я даже не смогу тебе перечить.

Император бросил на него подчеркнуто скучающий взгляд, но затем кивнул начальнику стражи.

Воины, не желая выказывать даже малейшего неуважения к царю, очень осторожно взялись за хитон Цезариона, рассчитывая просто спустить его до пояса, чтобы не снимать одежду совсем. Но хитон был зашит на плечах, и спустить его не представлялось возможным, к тому же мешали оковы на руках пленника. Они начали возиться со швами и цепями, в то время как Арион, хотя и покраснел от стыда, старался сохранять невозмутимое спокойствие. Наконец закованными в цепи руками он расстегнул свой пояс и позволил ему упасть на пол. После этого стражники просто-напросто задрали хитон на голову, выставив на всеобщее обозрение его тело, будто он какой-то раб. На правом боку юноши был виден свежий шрам, все еще красный и припухший. Возникло неловкое молчание. После того как Октавиан кивнул, стражники опустили хитон и застегнули ремень.

– Центурион, которому было поручено провести ту операцию, очень надежный человек, – сказал император. – Я не сомневаюсь, что Родон действительно ранил тебя и ты не подавал признаков жизни. Но почему тогда ты вновь доверился ему? Ты сделал даже больше: когда я приказал назвать имена тех, кто тебе помогал, то услышал отказ. Ты не захотел выдать его даже под угрозой пыток. И это, признаться, больше всего удивляет меня.