Красногрудая птица снегирь - Владимир Ханжин

На другой год врачи определили, что Олино сердчишко начало слишком пошаливать. Не до балета. Пришлось ей все-таки поступать в институт. Камышинцев расстался со своей Олькой-своеволькой.

В конфликте Ксении и дочери он не искал удовлетворения. И то, что Оля написала нынче только ему, не породило в нем даже намека на злорадство. Он понимал, что Ксении больно, и жалел ее.

Он вытянул из пачки вторую папиросу и прикурил от первой. Издавна Камышинцев курил только «Беломор». От иных папирос или от сигарет кашлял.

Во дворе заиграл оркестр. Его было чуть слышно — медленная танцевальная мелодия. Казалось, она звучала откуда-то из глубины тихого весеннего вечера.

На кухню вошла Ксения. Налила из крана теплой воды в резиновую грелку. Она всегда прикладывала к затылку теплую грелку, когда боялась, что у нее начинается приступ мигрени. Но сейчас воду она могла налить и в ванной, однако вошла на кухню — туда, где был муж.

— Болит? — спросил Камышинцев.

— А-а!.. Ты хоть знаешь что-нибудь о нем?

— О Вадиме?.. Кое-что. Немного от Златы, немного от отца.

— Ну!

— Был помощником машиниста. Вроде неплохим. Вдруг электрослесарем в цех перешел. А потом вообще черт-те что: на станцию.

— На Сортировку?

— Нет, на Ручьев-Центральный. То ли сцепщиком, то ли еще кем-то. А теперь вот в Старомежске, на курсах диспетчеров.

— Туда, сюда!

— Да, картина складывается…

— И Ольга с ее переборчивостью… Да еще с ее художественной натурой. Что у них общего?

То, что Ксения услышала сейчас, и то, что именно этот парень, похоже порядочный шалопай, теперь около Ольги, — стоило Ольге оказаться одной, он тут как тут! — сплелось для Ксении в один клубок, который неизбежно покатился в сторону четы Пироговых. Точнее — в сторону Пирогова. Вырастил!

«Лакированный лапоть», — вспыхнуло в ее памяти.

Она вернулась в спальню. Ей нельзя было волноваться: тогда уж непременно начнется приступ. Но попробуй тут не волноваться. Видно, без таблетки не обойтись.

Ксения включила ночник, достала лекарство из низенькой тумбочки возле кровати. Со второй тумбочки, стоявшей у мужниной кровати, взяла бутылку боржоми. Приняв таблетку, глубже запахнула халат. Ее знобило: верный признак того, что может разыграться приступ.

Но лекарство было сильнодействующее, голова вдруг сделалась ясной, легкой, будто остуженной.

В соседнюю со спальней комнату вернулся муж. Зашелестела бумага. Скорее всего, он сел за стол и перелистывает журнал.

— Чего матч не смотришь?

— У тебя же голова…

— Ладно, ладно.

— Так уж осталось-то…

— Хоть счет узнаешь. Включай! Только негромко.

Неужели это навсегда? Камышинцев, телевизор, этот дом… Из вечера в вечер, из года в год. Неужели ничего больше не будет?

Ксения не делала секрета из того, что живет с Камышинцевым неважно. Могла позволить себе пошутить в таком, к примеру, духе: «Шляпку, чтобы нравилась, мне труднее купить, чем мужа найти». Наверно, это было близко к истине.

За Камышинцева она вышла в сорок девятом году. Встретилась с ним в доме отдыха, что был недалеко от большого южного города, где Ксения родилась и где тогда училась в институте. В том же городе жил и Камышинцев. Вместе с Ксенией в доме отдыха было еще несколько студентов, и все они знали о потрясении, пережитом ею примерно год назад. Она полюбила своего однокурсника. Он — его звали Юрой — тоже полюбил ее, и они расписались. Свадьбу праздновали два дня. Первый день в доме жениха — там молодые и должны были в дальнейшем жить, второй — в доме невесты. У родителей Ксении был свой небольшой дом в окраинной части города — пять кварталов от последней трамвайной остановки.

Случилось так, что на второй день свадьбы вечером жених и невеста в разгаре веселья пошли проводить до трамвайной остановки давнего друга Юриной семьи, его школьную учительницу.

Трамваи ходили редко, пришлось долго ждать на остановке, и молодые возвращались уже около одиннадцати — пора довольно поздняя по тем неспокойным и трудным послевоенным временам, когда на базаре высоко ценились вещи — одежда, часы и прочее — и приходилось остерегаться бандитов. Неудивительно, что улица, которой шли Ксения и Юра, была пуста.

С противоположной стороны из тени дерева вышли двое, пересекли улицу.

— Бежим! — шепнула Ксения.

Но Юра даже не ускорил шаги. Те двое заступили дорогу. Оглядели сшитый к свадьбе Юрин костюм. Один сказал:

— Скидывай все! И чтобы не базлать!

Юра не двигался. Может быть, он обдумывал, как обороняться; может быть, просто тянул время, надеясь, что на улице появятся прохожие… Кто знает, что он думал в тот момент?

— Отдай им, Юра! Ну их! — крикнула Ксения.

Тогда те двое оглядели ее.

— В белом… Не невеста ли?

— Невеста, а, фрайер?

— А ничего-о!

И один схватил ее за руку. Юра бросился на него, бандит увернулся, а второй, не спеша, достал нож и, шагнув вплотную к Юре, сделал два коротких движения на уровне пояса. Юра согнулся и стал медленно садиться на корточки. Бандиты сорвали с него пиджак, сняли часы и неторопливо пошли по улице.

Ксения стояла, немая от ужаса. Юра подполз к забору, прислонился к нему спиной. И только тогда она закричала. Наверно, она не звала на помощь, а просто кричала безумное, страшное: «А-а-а!..»

Юра спросил:

— Они и тебя?

Она замотала головой:

— Нет, меня нет.

Он сказал:

— Слава богу! А меня два раза на самую глубину.

Она снова закричала, на этот раз: «Помогите!» — и кинулась к ближайшему дому, начала колотить по окну. В доме даже не зажгли свет. Она бросилась к следующему дому, но оттуда уже выбежали женщина и мужчина, вооруженные ломом. Потом еще появились люди.

Юра умер, едва его привезли в больницу.

В большом городе, конечно, далеко не все знали об этой истории. Но Камышинцев знал. Так сложилось, что он в подробностях услышал о ней от кого-то.

В доме отдыха он свел знакомство со студентами. Однажды отмечали чей-то день рождения, и Камышинцев возьми да и примись рассказывать за столом ту историю. Не будь Камышинцев под хмельком, он остановился бы — заметил бы, что за столом воцарилась тишина, что сосед подталкивает его коленом. Но Камышинцев продолжал, и вдруг одна из студенток закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.

Ему рассказали, в чем дело. Разом протрезвевший, он побежал искать ее, но не нашел. А потом ему сказали, что она просила передать, что ни в чем не винит его. Ему посоветовали не тревожить ее. Весь остаток дня он старался не показываться ей на глаза, даже ужинать не пошел. Все-таки на следующий день она уехала.

Но в городе они встретились снова. Чистая случайность. Он полюбил ее. А Ксения?.. В том, что они снова встретились, ей увиделось некое знамение. Да и почему ей было проходить мимо его чувства? Чем он плох? Человек искренний, цельный, чистый. Не растратил, не разбазарил себя, как иные, в увлечениях и похождениях… Работает диспетчером на железной дороге, получает хорошо — многим инженерам до него тянуться и тянуться. К тому же намерен заочно окончить транспортный институт… А что она? Уже вдова, хоть замужем не пожила.

Они поженились.

Ксения сохранила за собой фамилию первого мужа. И дочери дала ту же фамилию — Зорова.

Возбужденный голос спортивного комментатора вторгся в тишину квартиры. Ксения прикрыла дверь спальни.

Может, Баконин тоже сейчас смотрит этот футбол. Всего три-четыре квартала отсюда живут старики Галины Ивановны. Вот тут, недалеко. Сегодня пятница. Скорее всего, он пробудет в Ручьеве субботу, часть воскресенья и уедет, чтобы в понедельник прямо с поезда успеть на работу. Скорее всего, так. Поможет старикам собраться, отправит контейнером вещи и уедет. Последний раз здесь.

Где можно его встретить? Как можно встретить? Взять и пойти туда, к старикам? Прямо так вот взять и пойти?

Камышинцев как-то рассказывал, что Злата сама призналась в любви своему Пирогову. «Принародно» — так сказал Камышинцев. Сколько ей было тогда? Двадцать, двадцать один… Ну, в двадцать-то!.. Тебе вдвое больше.

И что? Чем меньше осталось, тем дороже то, что осталось.

Злата призналась своему Пирогову — и какую они прожили жизнь!

В том, что Ксения завидовала Пироговым, особенно в пору их жизни в управленческом общежитии, она знала давно. Но даже сегодня!.. Даже сегодня, когда Пирогов сказал о болезни жены, даже сегодня она, Ксения, услышала в себе — невероятно! — отголосок той зависти.

Ее передернуло: ну нет, было бы чему сейчас завидовать.

А ведь Баконин высоко ценил Пирогова. У них дружба.

У них дружба… Ксения замерла, осененная неожиданной мыслью: Баконин непременно будет у Пирогова. И там его можно увидеть.